Приют - [16]

— Завтра?

Я не стала уточнять, что завтра. Сама постоянно думала о предстоящей вылазке.

— Да. После полдника лучше всего. Я обычно в это время уходила.

Яринка закусила губу.

— Блин… Я не смогу после полдника. Мне надо юбку дурацкую шить, в пятницу сдавать.

— Ты что, не договорилась с Кушниковой?!

— Да говорила я с ней! Она не может, у неё самой какие-то там дополнительные занятия.

Я испытала досаду, к которой, однако примешивалась немалая доля облегчения. Как ни любила я свои вылазки в лес, они никогда не обходились без страха быть пойманной. А идти вдвоём — двойной риск. Но как выяснилось, обрадовалась я рано. Потому что Яринка, таким тоном, словно речь шла о чём-то самом обыденном, предложила:

— Давай тогда ночью?

Я уставилась на неё, пытаясь понять, не шутка ли это? Выходить из корпусов после десяти вечера строжайше воспрещалось даже парням старшегруппникам, не говоря уже о младших, не говоря уже о девочках.

— Спятила?

Яринка пренебрежительно фыркнула.

— А что такого? Агафья будет спать, ты же знаешь, что ночью она нас не сторожит.

Я знала. Комнаты воспитателей располагались на каждом этаже, в начале коридора, напротив туалета и душевой. И когда ночью приходилось выходить по нужде, я всегда слышала из-за двери громкий храп Агафьи.

— А охрана? А камеры?

Яринка посмотрела на меня с грустным упрёком.

— Дайка, что ты дурочку из себя корчишь? Как будто не знаешь ничего.

Я знала. Как и все воспитанники приюта, прекрасно знала о том, что камеры, висящие над входами в корпуса и вдоль дорожек, захватывают не всё. Всем нам приходилось опаздывать на уроки, выбегать гулять в неположенное время, по той или иной причине стараться избежать встречи с воспитателями, и из уст в уста передавалась информация о слепых зонах, местах, не просматриваемых через камеры.

Яринка ждала моего ответа, и я вдруг разозлилась на себя. А правда, что меня так пугает? Кому надо следить за нами? И опять же, как в случае с Иисусом, кто подумает, что одиннадцатилетние девочки не побоятся бродить в темноте? И потом — это должно быть здорово! Когда я последний раз гуляла ночью? В Маслятах, целую жизнь назад.

— Давай, — сказала я, и Яринка неуверенно заулыбалась.

Дальше мы принялись было обсуждать детали предстоящей вылазки, но в комнату вернулись Зина и Настуся. Яринка скорчила недовольную физиономию и соскользнула к себе на нижний ярус.

Девочки принялись расплетать косы и расчёсываться, готовясь ко сну. Я невольно залюбовалась иссиня-чёрной гривой Зины, укутавшей её до пояса. Она словно почувствовав мой взгляд, обернулась, зыркнула необычными своими кошачье-раскосыми глазами, и вдруг спросила:

— Даша, а как ты стала певчей в церкви?

От неожиданного вопроса я растерялась, и ответила не сразу.

— Ну как… батюшка Афанасий предложил Агафье, а она уже мне.

— А откуда батюшка Афанасий узнал, что ты умеешь петь?

— Да не умею я петь! Не училась. Просто пела. А батюшка Афанасий услышал.

— Где услышал?

И чего она пристала? Тут я заметила, что моего ответа с интересом ждут уже и Яринка с Настусей. Да о чём там рассказывать?

Когда я только попала в приют, выяснилось, что мне абсолютно незнакома Библия, закон Божий, и вообще всё, без чего не должна мыслить своей жизни православная девочка. Когда батюшка Афанасий беседовал со мной первый раз и спросил, что я знаю о Спасителе, я вспомнила мамины рассказы про море, и ответила, что это тот, кто вытаскивает людей из воды, когда они тонут. Батюшка Афанасий размашисто перекрестился, и, положив руку мне на макушку, молвил: «Ступай, дитя». Как я узнала позже, он отправился к Агафье, и заявил, что нельзя допускать до школьной программы ребёнка, который путает Спасителя со спасателем. Таким образом, полтора месяца я, вместо школы, ходила в церковь, где слушала о боге и читала Библию.

Добрый батюшка Афанасий очень старался пробудить в моей душе искру веры, он воодушевлённо, иногда со слезами на глазах рассказывал об Иисусе, отдавшем свою жизнь во искупление человеческих грехов. Но я, воспитанная людьми мыслящими исключительно рационально и практично, не понимала этого. Как может один человек отвечать за всех? И зачем? И разве не эти люди сами убили Иисуса? И почему бог отправил своего сына умирать вместо того, чтобы просто взять и всем простить грехи, раз это было так нужно?

Я задавала эти вопросы батюшке Афанасию, и он принимался взволнованно говорить о самопожертвовании и божьем промысле, чем запутывал меня ещё больше. В итоге, я поняла, что лучше всего просто слушать библейские истории, как странную, местами нудную сказку, время от времени кивать, а в особо грустных местах делать большие глаза. Тогда батюшка Афанасий оставался доволен, и отпускал меня пораньше.

Но кроме чтения Библии и разговоров с батюшкой, в церкви я слушала хор. Печальные тётушки в платках, называвшиеся почему-то сёстрами, протяжно пели под звуки нежной музыки несущейся из невидимых колонок. Звуки поднимались вверх, плыли под купол церкви, и возвращались оттуда звонким эхом. Это было красиво, и трогало мою душу куда больше, чем рассказы батюшки Афанасия о божьих чудесах. Правда слова в этих песнях звучали странно, некоторые я понимала, другие нет, третьи были вроде знакомы, но тётушки произносили их неправильно. Однако слова меня мало волновали, гораздо больше завораживало то, как здесь звучали голоса.