Привязанность - [6]
– Фигура? – бросил на нее многозначительный взгляд Шарик. – Понимаю, хочешь помочиться?
– Нет.
– Я тоже не хочу, но надо, подожди немного, я быстро.
– Ты такой бескомпромиссный, Шарик.
– Я такой, – отклонился он от курса.
– Черт, я совсем забыла, что ко мне парикмахер должен прийти в восемь.
– А как же свобода? – догнал ее Шарик, окропив столб.
– Может, в следующий раз? Свобода от нас никуда не денется.
– Хорошо, тогда я тебя провожу.
– Ты такой любезный.
– Вы прекрасны. – Долго думал Шарик, с чего начать, и перешел обратно на «вы», чтобы казаться как можно дипломатичнее. – Могли бы мы… как вам сказать поизящнее? Трали-вали.
– Вы имеете в виду шпили-вили? – перевела его мысли Герда.
– Да! – обрадовался он. Он еще никогда не встречал таких умных баб. – Как вы точно подметили.
– Проходила уже, – вздохнула она.
– И что? – включил все свое обаяние Шарик, наклонив голову вбок на тридцать градусов. Он всегда так делал, когда не хватало слов.
– Ни шатко, ни валко! Сами знаете, потом будут чувства, а вам трын-трава. Не хочу…
– Как же быть?
– Будьте смелее, предложите мне жили-были.
«Что я ей, породистой сучке, могу предложить? – вернул голову на место Шарик. – После свадьбы медовый месяц в палатке, в страницах березовой пущи, в жидком кристалле лесного озера. Где он наловил свежей рыбы, а она сварила, вечером у костра поели ухи, если у нее нет аллергии на рыбу. Они смотрели на звезды, их покусывали комары, они обходились без слов, без нежных шаблонов, целовались, губами пропахла рыба, и листвой перешептывалась природа: «Вот это любовь у людей – клёвая».
– Завтра погуляем? – не нашел он более дельного предложения.
– Скорее всего. Где я тебя найду? – лизнула его на прощание Герда и понеслась к подъезду.
– Во дворе. Кто не знает Шарика! – крикнул ей Шарик вдогонку. И побрел передохнуть к ближайшей скамейке, где трескали семечками старухи.
– Жизнь прошла без оргазма, – одна бабка другой, громко перегрызая горло семечке. – Не могу понять, почему так случилось? Комсомол, муж, работа, дети, завод, жизнь прошла на одной заводке, другие мужчины… – сбросила она шелуху с подола, – …не интересовали. Как-то было не до него, не до оргазма, будто я пыталась найти его в чем-то другом.
Ее соседка по скамейке, затягивая потуже платок, прошамкала металло-керамикой:
– Природа совсем не глупа, и нельзя заменить то, что выстрадано тысячелетиями, миллионными постелями лет наслаждения. Словно розы – они с шипами.
– Опять стихами заговорила. Кто с шипами? Постели?
– Ты чем меня слушаешь? Наслаждения. В твоем случае виноват политический строй, элементарно тебе было некогда, некоторые должны подготовить почву, чтобы избранные оргазмировали, – посмотрела она почему-то прямо на Шарика. Шарик смутился и закрыл глаза, притворившись спящим.
Совесть не давала покоя до тех пор, пока я не взял трубку и не позвонил коту:
– Блин, чувак, извини, что я тебя утром ногой. – Вспомнил, как сегодня, опаздывая на работу, в одних трусах, посреди коридора, гладил брюки. А под ногами, играя на нервах, путался Том. Я долго его терпел, пока не поддел под живот правой, отфутболил роскошным пасом прямо жене в ноги. Та вскрикнула и набросилась на меня, типа я тут второстепенный, вот животное это другое дело – беззащитное. И пошло-поехало. Из искры возгорается женщина: манипулируя утюгом раскаленным, я прорычал:
– Тварь шерстяная…
– Ты мне, – перебила меня жена.
– Дай мне сказать… – Неужели она способна испортить то, что нажито было между нами годами?!
Жена промолчала, взяла Тома под мышку, и их смыло в соседнюю комнату, а меня на работу.
– А я все думал, позвонишь, не позвонишь, нужно ли принимать меры… Портить тебе обувь или не стоит…
«Я тебе испорчу!» – подумал я про себя и с чувством исполненного долга взял со стола свежий журнал.
– Не скучай, скоро приду. Принесу что-нибудь вкусное.
– Все равно это не любовь. Нет ее.
– Как нет? Смотри, сколько ее кругом валяется, – листал я журнал. – Окон губы жуют огоньки, обнаженные ноги витрины, глаза, волосы, рты, смешанные в порыве, люди не больше не меньше проститутки любви и пьяницы.
– Люди – это конченые психотики, они хотят, они требуют, чтобы их любили: рвали для них букетами звезды, глотали золотые шпаги соборов, застилали постелей пляжи с одеялами моря, признаниями набивали тумбочки, – обошел меня в красноречии Том и добавил: – Только не надо путать людей и кошек.
– А у кошек разве не так?
– Да, по-другому. Бескорыстно!
– Ладно, успокойся, Том, если тебе моей любви мало, город ждет тебя, здесь есть кого полюбить, есть кого сделать поклонницей. Главное – чувствовать себя явлением, даже среди запаха плесени, октября, холода, дрожи, холерики, надо только набраться смелости.
– Так это на улице! Ты же меня туда не пускаешь.
– Тебе нельзя на улицу – пропадешь. В смысле засосет красивая жизнь. Потом будешь приходить пьяный от счастья, только по утрам, только пожрать, не один.
Мне все еще нужен был проводник. Я нашел в телефоне Машу, или Муху, как звали ее за летящую походку. Честно говоря, я давно хотел это сделать, но руки не доходили, хотя телефон, пусть и отключенный, всегда лежал ближе некуда, скорее всего, именно лежащая между нами близость и не позволяла сделать этот шаг. «Что я ей скажу? У тебя есть время на мое бремя?» А можно было прийти к ней домой, застать ее врасплох, ее халатик, ее прическу, которую она бросится поправлять вслед за халатом, застать врасплох ее мужчину, его майку, которую он долго будет искать, ее квартиру, которая застынет в недоумении, их вещи, нажитые в совместном жилье: «Здрасьте, здрасьте, цветы заказывали? Нет? А яблоки? Сдайте хотя бы комнату». «Какие цветы? – переведет он взгляд с меня на Муху. – Какие яблоки?» – «Семеренко». – «Семеренко?» – наконец, удастся ему натянуть майку, на которой сразу вылезет бельмом пятно от зубной пасты; он попытается стряхнуть его, потом оставит бесполезное занятие и вспомнит про комнату: «Какая комната?» – «Из которой нельзя выходить». – «Что за комната, не понимаю». – «Скоро узнаете», – вручу я цветы Мухе, развернусь и пойду прочь. Она понюхает подснежники по инерции и оставит себе.
