"Привлеченная к дознанию..." - [18]

Над Петербургом нависли ранние зимние сумерки. В окнах горел свет. Мария Петровна, оставив чемодан на конспиративной квартире, подходила к своему дому. У тумбы, осевшей под тяжестью снега, топтался рабочий с Семенниковского завода. Свой. Паренек повыше поднял воротник, нахлобучил барашковую шапку. Просвистел, когда Мария Петровна проходила мимо, и равнодушно отвернулся. Слава богу, спокойно!

С бьющимся от беспокойства сердцем она поднялась по отлогой лестнице. Позвонила, прислонившись к стене от усталости. Дверь распахнула Марфуша. В белой наколке на густых вьющихся волосах, в накрахмаленном фартуке. В ее глазах Мария Петровна прочла тревогу:

— Так долго?! Уже пятый час!

Марфуша помогла снять шубу, ворчала, как обычно, когда волновалась.

— Опять пристав заходил, интересовался: почему к барыне так много народу ходит? — Марфуша подняла белесые брови, передразнила: — Да это у барина был день рождения...

— Смотри, Марфуша! Пристав задумал жениться, — пошутила Мария Петровна. — Ты девушка красивая, сундук с приданым большой, вот пристав и потерял покой.

— А что?! Возьму и выйду. Таких моржовых усов не сыскать во всем Питере, — прыснула Марфуша и, потрогав шубу, посерьезнела: — Мокрая совсем. Где это вас угораздило?

— Целый день под снегом!

Мария Петровна поправила волосы перед зеркалом, направилась в столовую. За круглым журнальным столиком сидела Надежда Константиновна. Зеленый абажур мягко освещал волосы, нежный овал лица. Она казалась утомленной и усталой. Поправив брошь на кружевном жабо, Мария Петровна радостно протянула руки. Потом заторопилась к портьерам, наглухо задвинула их.

— Так сложились обстоятельства, что завернула пораньше. — В больших глазах Крупской тревога.

Марфуша принесла на подносе фарфоровую супницу, блестящий половник, тарелки. Постелила свежую скатерть и, не спрашивая разрешения, расставила закуски, разлила суп.

— Дети пообедали, словно знали, что вы задержитесь. — Марфуша разложила хлеб и, обернувшись в дверях, сказала: — Перед вторым позвоните.

— Славная она. — Надежда Константиновна тихо отодвинула кожаный стул. — Давно живет?

— Вместе приехали из Саратова. Девочки выросли на ее руках. Заботлива, как наседка. Сегодня сердита — переволновалась.

— Думается, что вам на это время лучше не показываться в городе... — Надежда Константиновна не договорила. Глаза ее, лучистые, с золотистыми зрачками, выразительно остановились на собеседнице.

Мария Петровна согласно кивнула головой. Она сразу поняла, о чем говорила Надежда Константиновна: «на это время» квартира стала штаб-квартирой Ленина.

— Я оставила только самые неотложные, — помолчав, ответила Мария Петровна.

— И их лучше прекратить, — мягко заметила Надежда Константиновна. — Хотите послушать, как делается конституция? Берут несколько «верных слуг отечества», несколько рот солдат и, не жалея, патронов. Всем этим нагревают народ, пока он не вскипит. Мажут его... по губам обещаниями. Много болтают до полного охлаждения и подают на стол в форме Государственной думы без народных представителей. — Надежда Константиновна нахмурилась и закончила: — Очень невкусно.

Мария Петровна засмеялась. Она была благодарна, что Надежда Константиновна так просто перевела разговор. Крупская хрустнула листовкой, и опять послышался ровный голос:

— Как составляют кабинет министров. Берут, не процеживая, несколько первых встречных, усиленно толкут, трут друг о друга до полной потери каждым индивидуальности, сажают в печь и подают горячими на стол, придерживаясь девиза: «Подано горячо, а за вкус не ручаюсь!»

— Вполне прилично! — отозвалась Мария Петровна, подкладывая на тарелку закуски. — А чем вы встревожены, Надежда Константиновна?

— Обстановка для Ильича в Петербурге весьма тягостная. Боюсь неожиданностей. Недавно переволновалась основательно. В одном из переулков между Мойкой и Фонтанкой состоялось собрание, туда и Ильича пригласили. Времени мало, я торопилась, а в переулке меня неожиданно встретил Бонч-Бруевич, озабоченный и встревоженный. «Поворачивайте. Засада. Слежка». У меня ноги подкосились. «А Ильич?» — «Ильич не приходил. Нужно перехватить его на подступах. Тут я кое-кого повстречал, разослал по переулкам... предупредите и вы, если сможете». Бонч-Бруевич пробежал, а у меня сердце замерло. А если не успеют предупредить, если проберется одному ему известными проходными дворами, если уже попал в засаду... Решила караулить. У Александринского театра шпики. Вдали сутулая спина Бонч-Бруевича. Он хитрил, заходил в магазин, устанавливал наблюдение, а Ильича нет. — Надежда Константиновна подняла усталое лицо. — Ноги замерзли, начался какой-то противный озноб... И вдруг Бонч-Бруевич, сияющий, улыбающийся. Сразу поняла: спасли...

— Да, в столице становится все опаснее для Владимира Ильича, шпики попросту за ним охотятся. — Мария Петровна с грустью взглянула на Надежду Константиновну и подумала: каково ей приходится — жизнь по подложным паспортам, скитания по явкам, вечные тревоги за близкого, дорогого человека!

— В своем проклятом далеке, в эмиграции, как часто мы мечтали о возвращении на родину. Когда началась революция, то еле паспортов дождались. В моем представлении Петербург был расцвечен красными флагами. А на Финляндском вокзале застала чопорную петербургскую чистоту. Курьез! Даже у извозчика спросила, не на станции ли Парголове вышла по ошибке. Извозчик уничтожил меня взглядом. — Надежда Константиновна закуталась в пуховый платок, прошлась по комнате. — Владимира Ильича очень обескураживает эта жизнь по чужим углам, более того, мешает работать. А что делать?! Поначалу поселились легально на квартире, подысканной Марией Ильиничной по Греческому проспекту. Шпики, как воронье, закружили. Хозяин всю ночь ходил с револьвером — решил защищаться при вторжении полиции. Ильич боялся, что попадем в историю, — переехали. Видимся урывками, вечные волнения... Хорошо, что удалось достать приличный паспорт. Была еще квартира где-то на Бассейной — вход через кухню, говорили шепотом...