"Привлеченная к дознанию..." - [16]

— Но кровь народная, кровь...

— Будем вооружены, так и крови меньше прольется! Третьего дня гуляла с девочками по городу. Смотрю: у манежа распахнуты настежь ворота, густая толпа валом валит. Пробилась и я. Глазам не поверила: по стенам развешаны портреты Баумана, лейтенанта Шмидта... А в центре пьяные черносотенцы из револьверов стреляют по этим портретам. Из народных героев сделали мишени! Кто не попадал из револьвера, тот подходил и плевался, выкалывал ножом глаза... Можно было такое выдержать? «Бандиты!» — крикнула я. Рабочие меня поддержали. Полетели камни, бутылки, началась потасовка, и черносотенцам досталось...

— А полиция?!

— Полиция бросилась защищать громил! — Мария Петровна прошлась по кабинету и устало закончила: — Ты уповаешь на манифест, нет, мирно с царизмом не договоришься.

В дверь зазвонили. Голубева поспешила в прихожую. Респектабельный господин в дорогой енотовой шубе снял цилиндр, протянул руку Марии Петровне. Положив на зеркальный столик мягкие замшевые перчатки, вошедший, не раздеваясь, прошел в столовую. Осмотревшись, неторопливо вынул из карманов бомбы и, скинув шубу, снял жилет с динамитом.

— Ну как успехи, Мария Петровна? — спросил он мягким голосом, проведя холеной рукой по усикам.

— Хорошо. — Мария Петровна достала синюю книжечку и подсела к Буренину. — Вот полный отчет — бомбы, револьверы, винтовки, динамит...

Буренин, пощипывая усики, углубился в записи. Взяв карандаш, начал быстро делать пометки. На высоком лбу обозначились морщины. Тонкое красивое лицо с аккуратными усиками и бородкой стало настороженным. Черный костюм оттенял белую до синевы манишку с высоким стоячим воротником и широким галстуком.

Судьба Буренина всегда интересовала Марию Петровну: Буренин, богач, входил в боевую группу при ЦК РСДРП. К революции он примкнул в дни студенческих волнений. У Казанского собора полиция разгоняла демонстрантов. Буренин стоял в толпе, наблюдал. Начавшееся избиение студентов его возмутило. Предложил приставу визитную карточку, уверенный, что последует разбирательство, в котором он желал выступить свидетелем. Но пристав присоединил его к арестованным. Так Буренин оказался в полицейской части. Родные переслали ему фотоаппарат в ветчинном окороке — Буренин делал снимки арестованных, заводил знакомства. Знатные родственники хлопотали, и Буренина выпустили на свободу. Но увиденное не давало покоя. Знакомство с Еленой Дмитриевной Стасовой помогло прийти в партию, начать работу в боевой группе. Имение его матери, влиятельной в придворных кругах, расположено было на границе с Финляндией по Кексгольмскому тракту. Через это имение он и наладил доставку оружия. Потянулись подводы в Петербург — Буренин перевозил «библиотеку» в городской дом. Под книгами лежали винтовки, ящики с патронами, динамит. Потом заскрипели возы с картофелем, а под картофелем все тот же груз. Фешенебельная квартира на Рузовской, занимаемая его матерью, служила пристанищем многих...

— Что ж, дела не плохи! — Буренин удовлетворенно возвратил Марии Петровне синюю книжечку. — Только осторожность и еще раз осторожность, иначе взлетите на воздух и весь квартал за собой поднимете.

— В общем-то я спокойна: самоделок нет, а это главное. — Мария Петровна придвинула стакан чаю и с мягкой улыбкой заметила: — «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю».

— Конечно... Конечно...— Буренин, позванивая ложечкой, размешивал сахар. — Самоделки... Гм... Самое страшное. Как-то мне пришлось стать обладателем трех таких самодельных бомб. Доверия они мне не внушали — внутри что- то дребезжало, тряслось, держать дома их побоялся. Приказал запрячь лихача и поехал в академию к нашим военным специалистам проконсультироваться. На ухабах сани подпрыгивали, а бомбы — в кармане! К офицерам пробился с трудом — время позднее... Увидели офицеры бомбы, и лица вытянулись, а от гнева даже слов подходящих подобрать не могли сразу: «любительщина... безответственность...» и прочее, прочее. — Буренин покрутил головой. — Приказали мне убраться и немедленно уничтожить эти злосчастные бомбы.

— Уничтожили?

— Уничтожил, но с трудом: на Мойке стоял лед, утопить их не удалось... Вспомнить страшно, как по сонному городу метался с этим грузом.

Буренин посмеивался, говорил как о чем-то будничном, а Мария Петровна боязливо поводила плечами.

Опять звонок. На этот раз Эссен. Вошла раскрасневшаяся от мороза, смеющаяся, с лукавыми глазами. Роскошная. В модном капоре и меховой ротонде. Мария Петровна обрадовалась ей. Эссен, поздоровавшись с Бурениным, сняла ротонду, и опять Мария Петровна развязывала ремни на винтовках.

— Смех и грех, Машенька! — Эссен вынула из муфты надушенный платок. — Обложили меня винтовками, и поплыла я павой по Васильевскому острову. Иду неторопливо. Проверяюсь, останавливаясь у витрин. Со мной знакомый товарищ с револьверами. Как обычно, мы попеременно пропускали друг друга вперед на несколько шагов. Смотрю, на бедняжке лица нет. Оказывается, у меня отвязалась веревка и тащится по снегу.

Мария Петровна всплеснула руками. Буренин поднял голову и застыл. Только Эссен откинулась на диван и смеялась так заразительно, что плечи вздрагивали. Она несколько раз пыталась продолжить рассказ, но не могла. Хохотала. Мария Петровна возмутилась: