"Привлеченная к дознанию..." - [15]

И как ни странно, пароль не вызывал улыбки, хотя за окном валил снег, а Нева скована льдом. Мужчина прошел в столовую осторожно, на негнущихся ногах.

— Вам придется отвернуться, — просто сказал великан. — Бикфордов шнур.

Мария Петровна понимающе кивнула. Бикфордов шнур, человек — словно бомба... Мужчина решил пройти за ширму, но Мария Петровна остановила его. Осторожно помогла снять тулуп. Каждое движение стоило жизни! Ноги великана казались розовыми от бикфордова шнура. Она стала на колени и осторожно разматывала шнур. Тяжелыми кругами падал шнур на паркет, свертывался в клубки, словно змея. Пальцы ее слегка вздрагивали. Наконец разогнулась, облегченно вздохнула.

— Слава богу, добрался, — прогудел великан. — Ехать на конке побоялся, тряхнет ненароком, скольких людей загублю... Взял извозчика. Сижу, будто шест проглотил.

— Это делается на заводе, товарищ? — Мария Петровна старалась определить на глаз, сколько метров шнура лежало в кругах.

— Вчера обыск был. Перед сменой ввалились архаровцы, закрыли выходы, а братва-то ночью ковала оружие. Иные так любовно оттачивали напильники, что посеребри — кавказский кинжал. Видно, донес мастер. — Великан зло сплюнул и достал пачку папирос.

— Курить нельзя. — Мария Петровна выхватила папиросы.

— Ах да... Так вот. Солдаты охотились за оружием. Мастер с солдатами залезал в станки, а салага — ученики — уже тащила оружие крановщикам, которые рассовали его по балкам... Смеху. Крановщики уселись под самым небом, солдатам шуточки отпускали. Офицерик попробовал забраться на кран — кишка тонка...

— А мастер?

— Дрянь... Из царских пирожников. — Великан заметил недоуменный взгляд Марии Петровны и пояснил: — Из тех, кто входил в депутацию после Кровавого воскресенья. Долго, шкура, скрывал, что у царя побывал, стыдился. Приперли, так рассказал, как под охраной Трепова возили их в Царское Село, как в Александровском дворце из внутренних покоев изволил выйти государь, как милостиво простил убитым и сиротам их вину. — Великан, подражая псаломщику, гнусаво закончил: — «Я верю в честные чувства рабочих и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их. Теперь возвращайтесь к мирному труду вашему, благословясь, принимайтесь за дело вместе с товарищами, и да будет бог вам в помощь».

— По заводам панихиды по убитым служат. Много радости в его прощении. — Мария Петровна презрительно скривила губы. — Вот вам прокламации для путиловцев. И особенно следите за дружинами. Оружие может быть любое — бомбы, револьверы, ножи, веревочные лестницы, колючая проволока против казаков и тряпка с керосином для поджога. Так настаивает Владимир Ильич.

Мария Петровна проводила рабочего, еще раз подивившись его богатырскому росту.

Весь день не закрывалась дверь в квартиру на Монетной. Рабочие. Студенты. Курсистки. Приносили динамит в поясах, и по комнате расползался сладковатый миндальный запах, запалы к бомбам в хитроумных жилетах, желтые аккуратные коробки с красными сургучными печатями — бомбы. На черном ходу топтались кухарки с интеллигентными лицами, в широких корзинах передавали последние листовки Петербургского комитета РСДРП.

Голубева принимала оружие. Столовой, самой просторной комнаты, оказалось недостаточно. Пришлось запрятывать взрывчатку в детскую. Работа требовала большой осторожности. А оружие все прибывало...

Прихватив ящик с браунингами, Мария Петровна направилась к мужу в кабинет. Василий Семенович лежал на кожаном диване, обмотав голову мокрым полотенцем. Глаза его напряженно следили за женой. Она поцеловала мужа в лоб и начала выкидывать книги, чтобы освободить место для ящика. Уловив его умоляющий взгляд, сказала:

— Теперь скоро — осталось перевезти взрывчатку из мастерской гробов.

Василий Семенович застонал, расстегнул ворот рубахи. Больной, нервный, он так боялся ее ареста. Мария Петровна жалела мужа, но изменить ничего не могла.

— Маня, давай поговорим спокойно: дело не в том, что мы с детьми живем на пороховом погребе, который ты устроила из нашей квартиры. — Василий Семенович привстал, не снимая мокрого полотенца с головы. — Оружие повлечет новые жертвы, новую кровь...

— Ты обложился манифестами и уповаешь на химеру, — рассердилась Мария Петровна, швырнув на письменный стол газету с правительственным сообщением.

— Разве слова Николая ложь?! Почему такое предубеждение?! Вслушайся. — Василий Семенович трясущимися руками поправил пенсне и начал читать: — «Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным, и печаль народная — его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться настроение народное и угроза целости и единству державы...» — Помолчал и мягко заметил: — Этим словам нельзя не радоваться, как и настроению царя.

— Совсем как у Салтыкова-Щедрина: «Ведь мы как радуемся! И день и ночь, и день и ночь! И дома, и в гостях, и в трактирах, и словесно, и печатью! Только и слов: слава богу! дожили! Ну и нагнали своими радостями страху на весь квартал!» — Мария Петровна гневно взглянула в глаза мужу. — Расстрел демонстрации после манифеста о так называемых свободах личности! Черная сотня, набранная из полицейских и торговцев! Приказ Трепова: «Холостых патронов не давать!» — все это тебя убедить не может.