Привет, викинги! - [110]

Мелисса перехватывает мой взгляд и со всей сестринской любовью приказывает мне «перестать быть безумной психопаткой». Я говорю, что начинаю приходить к мысли о том, что душевное здоровье переоценено.

– Справедливое замечание, – пожимает она плечами, и мы задумываемся над этим.

– Если я умру, – говорит Мелисса, вглядываясь в пламя, – то хочу, чтобы ты устроила мне настоящие викингские похороны. Ну то есть с кострами, лодками, бородатыми мужиками – все такое.

У меня сердце разрывается от ее слов, поэтому я беру ее за руки и говорю, смотря поверх головы:

– Послушай. Все будет хорошо. А если нет, то я постараюсь сделать так, чтобы все было хорошо, – обещаю я, мудро или нет, не знаю.

У Мелиссы выступают слезы на глазах, и она громко всхлипывает. Она пытается вытереть нос рукавом, но поскольку я до сих пор держу ее за руки, то тянет и меня за собой, оставляя сопливый соленый след на моем запястье.

– Ой, прости, – говорит она.

– Неважно, – отвечаю я, тоже со слезами на глазах и шмыгая носом.

– Ты выглядишь как сопливая русалка, – Мелисса наполовину смеется, наполовину всхлипывает, – с этими твоими слишком длинными волосами…

– Ну спасибо, – смеюсь я в ответ, продолжая шмыгать носом.

– Ну только, может, как русалка, которую потрепала жизнь и которая потеряла свой гребень из раковины…

– Ладно, согласна, – пожимаю плечами я.

– Мои викинги! – обращается к нам Инге.

За нею пьяной неровной походкой идут Триша и Марго. Инге тоже старается держаться ровно, как слегка подвыпившая женщина, и я радуюсь при мысли, что даже богини-амазонки порой допускают слабину. Она садится рядом с нами и вручает нам пакетик орешков, вынув его из глубин своего рюкзака.

– Кстати, это хюгге, – сообщает она. – Я же говорила, что вы должны сами найти его, совместно расслабившись.

– А нагота? – заплетающимся языком спрашивает Мелисса.

– Это на усмотрение, – отвечает Инге.

– А выпивка? – уточняет Триша.

Инге задумывается.

– Рекомендуется. Или кофе. С закусками. Разумеется.

– Превосходно, – Триша хлопает в ладоши и едва не промахивается.

– Так, значит, вы счастливы? Я имею в виду, в этот самый момент? – спрашивает всех нас Инге.

– Да, – кивает Мелисса, а я понимаю, что соглашаюсь с ней, несмотря ни на что – ни на болезнь моей сестры, ни на Грега, ни на то, что с нами будет, когда мы вернемся. Я тоже счастлива. Здесь и сейчас.

– Значит, все дело в этом? – говорю я. – В настоящем. В том, что происходит сейчас. Мы же просто уголь. Живем-живем, а потом превращаемся в прах или в что-то другое…

При этих моих слова Инге улыбается.

– Что? – спрашиваю я.

– Мне нечему вас учить! Моя работа сделана.

Я неожиданно испытываю умиротворение и… тяжесть. «Счастливая и… тяжелая», – думаю я, прижимая руки к песку вокруг себя, чтобы «укорениться». Потом Мелисса толкает меня в плечо, а я делаю ей «китайский ожог», а затем мы откидываемся назад и лежим под роскошным звездным небом, переживая странную общность, пронизывающую нас до мозга костей. Во мне пропадает напряжение, которое сохранялось где-то глубоко внутри меня, – настолько привычное, что я и не догадывалась о том, насколько оно велико, пока оно не исчезло. Одна за другой к нам присоединяются и другие. Теперь под звездами лежат, раскинувшись, пять совершенно голых женщин, если не считать «сексуальной кофты» да грубого одеяла. Пока мы греемся у костра, разговариваем и смеемся до боли в ребрах, я клянусь себе никогда не забывать этот момент. Что бы ни ждало меня дальше.

Утром у нас кружатся головы, волосы всклокочены, лица грязные, а к левой щеке Марго каким-то образом прилип обрывок обугленной фольги, но, несмотря на все это, мы на удивление умиротворенные.

Я смотрюсь в зеркало и улыбаюсь женщине, которая глядит на меня в ответ. У нее немного рассечена губа от превращения в берсерка, нечесаные волосы и брови, остро нуждающиеся в пинцете. Но глаза яркие и живые. И, судя по ее виду, она теперь счастлива. Женщина, которой я хотела стать в детстве. «Вот ты где – говорю я себе, а затем добавляю: – Ага, я здесь! Боевые шрамы и все такое…»

Мы упаковываем то, что осталось от наших пожитков, умываемся и одеваемся. Странно видеть своих сестер-викингов в одежде из «реального мира», собравшимися для поездки домой. Потертые босоножки на танкетке и белые капри Триши выглядят неуместно в скандинавском сельском доме, а мои джинсы в обтяжку и темно-синяя комбинация с блейзером делают меня похожей «на забракованную модель для каталога или владелицу франшизы по сухой чистке», как любезно сообщает Мелисса[47].

Снова ходить в обуви непривычно. У меня такое ощущение, будто мои ступни увеличились в размере – возможно, распухли от «траншейной стопы» и шрамов – и обувь меня настолько ограничивает, что я не могу удержаться от того, чтобы постоянно шевелить пальцами в поисках свободы. «Сейчас бы снова сбросить кроссовки», – ловлю я себя на мысли. Также мы воссоединяемся со своими телефонами, хотя и с меньшим восторгом, какой все мы предвидели неделю назад.

Инге вручает каждой из нас по серому джутовому мешку в память об этой неделе. В каждом из них лежит свеча и ломоть ржаного хлеба «на дорожку».