Привет, святой отец! - [7]

— Вы наняли дополнительные силы ввиду подобного груза?

На этот раз поднялась правая бровь, что не означало усиления симпатии к правым, но просто возрастание удивления.

— Что вы имеете в виду?

Я улыбнулся ему как можно слаще.

— Мой вопрос, в сущности, совсем простой. Когда вы покидали ваш порт приписки, отправляясь в Марсель, вы наняли новых моряков?

— Без сомнения, — ответил офицер. — Экипажи распадаются и собираются заново. Я думаю, мы должны были завербовать в Патрасе с полдюжины человек, прежде чем выйти в море.

— Мне было бы очень приятно побеседовать с ними!

На этот раз офицер разинул рот, что не говорило о том, что он страдает от одышки, но показывало, что его удивление достигло предела.

— Я не понимаю: зачем? — выдавил он шепотом, благо глотка его была разинута.

Я бы ответил ему, что мне его непонимание до лампочки, что оно оставляет меня холодным, как собачий нос или как женская ладонь, как сердце билетного контролера, как профессиональные воспоминания Поль-Эмиля Виктора, как отопительная батарея в Галерее ледяных скульптур, но только я — хорошо воспитанный мальчик.

— Простая формальность, — уклончиво сказал я.

— Если вы будете так любезны и проследуете за мной, я сейчас проверю по бортовому журналу.

Я кивнул.

— Ты идешь? — спросил я у Пинуша, который стоял на четвереньках в другом конце трюма.

— Минутку, — сказал он дрожащим голосом, — я принимаюсь за определение некоторых признаков.

Удержавшись от приступа смеха, я последовал за помощником капитана до его каюты. «Кавулом-Кавулос» — современное прекрасно оборудованное судно. Здесь не пренебрегли ничем для комфорта и рядового экипажа, и командного состава в особенности. Его апартаменты включали: салон с видом на море, снабженный мягкими диванами и фортепиано; бюро, заваленное картами (для бриджа и гадательными) и украшенное буссолью, секстантом и компасом; наконец, спальня, обладающая всеми удобствами, вплоть до кровати.

Офицер провел меня в бюро. Я уклонился от того, чтобы идти впереди, поскольку быть сопровождаемым греком сзади — всегда момент деликатный.

— Располагайтесь, господин комиссар. Что вам предложить? Виски, пунш, портвейн?

Как ни мало я знал моряков, я поспешил сделать свой выбор в пользу пунша, за что был удостоен удовлетворенной улыбкой.

Он нажал на кнопку звонка величиной в две драхмы, и появился матрос. Персонаж достаточно уникальный, чтобы привлечь мое внимание. Я задался вопросом, моряк это или же морячка: он был худощав, но с округлостями, если можно так выразиться, на первом и третьем ярусах. У него были накрашенные глаза, намек на помаду на губах, туфли на высоких каблуках и такие длинные волосы, что он их завязывал на затылке бархатной лентой.

— Сертекюис, приготовь нам два пунша! — приказал мой ментор, уже немного бухой.

— С зеленым лимоном, дорогой? — проворковал стюард.

Капитан округлил глаза и сделал неопределенное движение: у него явно появлялись позывы к движениям, как только он видел Сертекюиса.

Пока матрос готовил пунш, офицер наводил справки по бортовой книге. Он медленно листал страницы, поскольку они целиком были написаны по-гречески, а этот дурацкий алфавит трудно читать, даже будучи урожденным греком.

Он остановился на третьем абзаце 126-й страницы и пробормотал:

— Вопреки моим предположениям мы наняли четырех моряков, а не шестерых.

— Их имена, прошу вас!

Он прочитал.

— Фелисса, Сакапелос, Олимпиакокатрис и Тедонксикон.

— Вас не очень затруднит вызвать поочередно сюда этих людей?

— Ничуть!

Сертекюис, эта хорошенькая морячка, подал нам два пунша с белковой энергией в виде камамбера на закуску.

— Сёфпарятке? Карашо? — спросил он по-гречески весьма жеманно у своего капитана.

— Отлично! — одобрил тот.

Затем офицер написал фамилии вышеуказанных моряков на листочке блокнота и приказал пленительной морячке их привести. Я глядел на удаляющегося Сертекюиса. Как он извивался, будто вальсируя! Взгляд капитана был прикован к бедрам стюарда. В морских зрачках сквозила тоска. Он заметил, что я смотрю на него, слегка покраснел и пробормотал:

— Очаровательный маленький юнга!

Ну что ж, кому нравится поп, а кому попка.

— Это ваш дневальный? — спросил я.

— Да-да! — сказал он с облегчением.

Мне подумалось, что такой дневальный — не в меньшей степени ночевальный. Мы чокнулись, и звон наших стаканов, словно по волшебству, вызвал неожиданное появление Пино. Старая развалина, казалось, напряжен и возбужден до предела. Посудите сами: веки его были приподняты, да и усы висели не так низко.

Пино почесал кадык.

— Мы видели капитана Комтулагроса в Салониках. В некий момент он сказал нам, что подход к Самофракии труден для кораблей и что поэтому для перевозки Ники был выбран «Кавулом-Кавулос». Что же в нем особенного?

Десять из десяти в пользу старого хрена. Вопрос существенный. Если сама Мудрость заставит работать до крайности свое серое вещество, по моему мнению, его надо будет искать в башке у Пинуша.

— Наш корабль принадлежит герцогу Кокий-Сен-Жак, — ответил офицер, как будто это открытие могло служить объяснением.

— И что же? — настаивал я, не боясь выказать свое неведение.

Кстати, хотелось бы привлечь ваше внимание к такому интересному вопросу, как признание в собственном невежестве. Столько людей разыгрывают ученых, осведомленных, посвященных, тогда как они совершенно не имеют понятия о предмете разговора. Существует целый набор средств, репертуар информированного человека: важные кивки головой, многозначительное почесывание горла и в особенности убеждающие обрывки фраз типа: «Ну да... Это очевидно... Фактически... В конце концов... Совершенно верно... Я как раз хотел это сказать...»