Привет, святой отец! - [8]

Капитан сдвинул колючие брови.

— Вы не знаете, кто такой герцог де Кокий-Сен-Жак?

— Я знаю, что он был богатым, ученым, французом, католиком, — сказал я, — но на этом мои познания кончаются.

— Он имел пристрастие к океанографическим изысканиям, — объявил капитан.

— Ах, да! — сказал я. — Не он ли основал океанографический музей Фузи-ле-Бань в Кантале?

— Совершенно верно!

— Итак, «Кавулом-Кавулос» принадлежал ему?

— Да, в те времена, когда судно называлось «Неугомонный пескарь». После смерти герцога герцогиня продала его греческому судовладельцу Онисвокималису, и он переоборудовал его в грузовое судно.

Так, вернулись к нашим баранам.

— Почему же он лучше другого способен причалить к Самофракии?

— Потому что у него плоское дно.

— Как у тефлоновой сковородки? — бросил я необдуманно.

— Точно, — мгновенно ответил мой визави, не читавший, видно, моего пассажа о глупости людей, желающих всегда выглядеть так, будто они в курсе дела.

— И почему у него плоское дно? — настаивал Пинуш.

— Чтобы облегчить исследования...

— Фантастика! — заявил наш Мечтатель, который также не читал пассажа, о котором я говорю.

— И это не все, в нем предусмотрена шлюзовая камера с винтом с таким выверенным движением, которая позволяет спускаться на глубину.

— Ну надо же, — проблеял Восхищенный.

— Вы бы хотели, чтобы я вам все показал?

— Охотно, — согласились мы.

То, что он нам показал, напоминало люк, какой бывает на мостах. У него были две створки, герметично пригнанные.

— Альфа бета гамма дельта ипсилон, — крикнул наш гид матросу.

Очевидно, что, не говоря по-гречески, я не в состоянии перевести вам эту фразу, однако она заставила матроса заработать лебедкой. Мы наклонились над колодцем, который солнце не могло осветить до его глубин.

— Внизу другой люк, — объяснил капитан, — позволяет ныряльщикам спуститься.

Мы вновь склонились. На внутренней стенке были наварены железные ступеньки. К моему живейшему удивлению, наш Сладостный Пинуш, войдя в жерло, начал спускаться.

— Куда ты?

— Изучить! — ответил мне голос, отраженный стенками колодца.

Я повернулся к офицеру.

— Вы сказали, что корабль, изначально оборудованный для морских исследований, был преобразован в грузовое судно. Почему же была оставлена эта шлюзовая камера?

Он надул губы.

— Чтобы избежать расходов. Если яйцо и легко собрать заново[4], то изменить внутреннюю структуру корабля, напротив, весьма дорого. Кроме того, объем, занимаемый этой камерой, не очень велик...

Металлический колодец усиливал шум, издаваемый спускающимся Пинушем. Подошвы старой развалины скребли по железным ступенькам, и дыхание его было похоже на дыхание великолепного благородного льва. Наконец он достиг дна камеры. Я видел, как в самом низу пляшет тусклый пучок света от фонарика. Я оставил Пино заниматься «исследованием», а сам вернулся в апартаменты капитана. Двое моряков стояли в коридоре, ожидая нас в компании Сертекюиса.

— Вот Фелисса и Сакапелос, моя капитанша, — объявил этот последний, — Что касается Тедонксикона и Олимпиакокатриса, то напоминаю вам, что они сошли на берег в Пирее: пищевое отравление!

— А! Елки-палки![5] — пробормотал офицер. Он начал справляться по бортовой книге. — Действительно, этих двоих одолела рвота, и они были госпитализированы во время остановки в Пирее, — согласился он.

Я прикрыл дверь, чтобы остаться наедине с моряками. Переводил Сертекюис. Благодаря ему я узнал, что Фелисса и Сакапелос перед тем, как наняться на «Кавулом-Кавулос», плавали на «Сибелетроне», танкере, вмещавшем десять тысяч тонн. Эта их махина сгорела вследствие неосторожности судовладельца, который бросил сигару в главную цистерну[6].

Я спросил их, знают ли они двух других матросов, нанятых тогда же, когда и они. Они ответили, что нет. Удостоверения у них были надежные, и вообще у этих двух парней вид был серьезный.

— Нет, — заявил Фелисса, — мы другое, мы механики и работаем в машинном отделении.

Что бы им сказать это пораньше!

— О'кей, спасибо, — отпустил их я.

Какая-то рука коснулась моего бедра. С несказанным ужасом я осознал, что она принадлежит Сертикюису.

— У вас чудесные глаза, — прощебетала мне матроска, — Я обожаю французов!

Я колебался: объяснить ли ему по-своему, что я не таков, за кого он меня принимает, или предоставить ему верить в эту уморительную версию. Чтобы предотвратить всякий ложный маневр, я прислонился к перегородке.

— Скажи мне, Сертекюис, — прощебетал ему я, — есть ли у вас какие-нибудь сведения по поводу Тедонксикона и Олимпиакокатриса?

— Как это, сведения? — спросил он, заинтересовавшись.

— Откуда эти двое?

— Они работали на борту американского судна, — сообщила мне эта душка.

— Есть ли на борту врач? Я бы хотел его видеть...

Сертекюис наклонился ко мне, от его надушенного дыхания у меня закружилась голова.

— Вы уж очень требовательный, злюка! — расхрабрился он.

Я спросил себя, можно ли еще сдерживаться. Будучи стоиком, решил, что да, можно.

— Что у вас за лосьон после бритья? — прошептал он. — Как он чудно пахнет!

— Да пошел ты... Это на основе эссенции из лапши...

Слегка задетый, он дал спуститься краю выреза своей майки, обнажив левое плечо. Он был невыносим, этот юнга. Ваш Сан-Антонио, друзья, уже начинал выходить из себя.