Привенчанная цесаревна. Анна Петровна - [5]

   — Не знал, что он к тебе и без меня наезжает.

   — Не ко мне, братец, — к сестрицам Арсеньевым. Иной раз по часу в саду с Варварой толкует. Она его уму-разуму наставляет.

   — Остаётся мне к тебе с визитом мою Анну Ивановну привезти.

   — А вот этого, Петруша, не делай. Придворные твои — дело одно, а родная сестра, царевна — дело другое. Нехорошо получится. Матушку вспомни: как бы её огорчил. Я тебе, хоть и младшая, заместо неё. Выговоры тебе делать — не моё дело. Живи, Петруша, по своему разумению, но, покуда есть у тебя супруга законная, воздержись.

   — Приказывать не стану. А жаль. Умница моя Анна Ивановна. Обхождение лучше всех наших теремных красавиц знает: и как при застолье быть, и как в танцах пройтись. Повадлива. На скольких диалектах толкует — завидки берут.

   — Я тебе резоны свои, Петруша, сказала. Не мальчик — сам разобраться во всём должен.

* * *

Пётр I, патриарх Адриан

Снова в поход государь собрался[5]. На турку. Скольких людей в прошлый поход Азовский полегло — не унялся, решил на своём настоять. Боярам толковал, надобно выход из Дона в море Чёрное отпереть. Первый раз не вышло — флота не было. Жизнь показала: флот потребен. Распорядился суда рубить в Воронеже. Мало что зима лютая выдалась, всё равно работы вести. А таких морозов даже старики не помнят: деревья трещали да раскалывались.

Владыка Адриан сколько раз государя принимал.

Никто не знает: отговаривал ли, нет ли. Вот и теперь ждал. День особенный — празднество Зачатия праведной Анною Пресвятой Богородицы. Губы сами стихиру повторяют: «Как духовная пения ныне принесём Ти, Всесвятая? Еже бо в неплодней Твоим зачатием весь мир освятила еси, и Адама от уз избавила еси, и Еву от болезни свободила еси. Темже ангельстии лица празднуют, Небо и земля радуются, и совосплещут души праведных, песни верно взывающи во славу Зачатия Твоего...»

Людишек, видно, николи жалеть не станет. Это Иоанн Алексеевич нет-нет да прослезится, пригорюнится. Петра Алексеевича единый раз в слезах видел, как царицу Наталью Кирилловну погребали. Чуть не в голос кричал. Всхлипов не стыдился. Да ещё когда Фёдора Троекурова отпевали — слёзы смахивал, от людей отворачивался. О милосердии толковать с ним не приходится. Месяц от месяца лютее нравом становится. Возражений слышать не хочет. В немилость у государя впасть — велика ли корысть. Никак приехал? Он и есть. Только что не бежит — шаги гудят по плитам железным...

   — Благослови, владыко. Видеть мне тебя крайняя нужда. Порассказать о делах.

   — Да пребудет с тобой Божье благословение во веки веков, государь. Слышал, опять в поход собираешься. Никто не доносил — приказные под окнами голосили.

   — И правильно голосили. Помнишь, владыко, как я их всех для Кожуховского дела[6] созвал. Помещиков ловить по Москве да по городам подмосковным пришлось. Всех дел-то месяц в службе моей побыли, а уж в октябре их с почётом и благодарностью по домам отпустил. Велик ли труд, шуму такого не стоил.

   — Тебе, государь, виднее. На то тебе Господом власть вручена. Творец Вседержитель тебя и просветит, что делать надобно.

   — Может, и Господь, да туго дело у нас идёт, владыко. Сам знаешь, осаду нашу турки в этом году отбили. На Воронеже теперь флот рубим. Галеры по голландским моделям готовят, двадцать три штуки. Там строительством Лефорт, генуэзец один — де Лима и француз де Лозьер управиться должны к весне.

   — Веришь им, государь. К тебе на службу поступили, турки больше заплатят, к ним перейдут. Своими бы обзавестись — с них и спрос настоящий.

   — Твоя правда, твоя. Да где их в одночасье взять. Учить надобно, а на первых порах какой-никакой победы добиться. Не дремлют ведь Милославские. Каждое лыко в строку мне ставят. Каково это с врагами и снаружи и изнутри бороться!

   — Может, зря опасишься, государь? Что тебе Иоанн Алексеевич? Его ведь и подучить никто не сумеет.

   — Не сумеет, владыко? А как он у меня тут против похода нового восстал? Чуть что ни пригрозил согласия своего не дать. Переломить-то его можно, да слухи такие мне не на пользу. Европейские монархи вон как ухо востро держат.

   — Откуда бы решимость такая? Мне государь Иоанн Алексеевич ничего не говорил.

   — Видишь, владыко, не так-то братец и прост, как на вид кажется. Я просил царевну-сестрицу царицу Прасковью Фёдоровну порасспросить.

   — Ей-то веришь, государь?

   — Может, и не очень, да проболтаться посеред бабьих разговоров каждая может. Вот она твердит, будто виделся государь-братец с одной царевной Марфой Алексеевной, а ведь та не разлей вода с былой правительницей.

   — Опамятуйся, государь! Разве не царевна Марфа Алексеевна царевича Алексея Петровича крестила? Сам же её крёстной матерью выбрал!

   — Вот она на лопухинской стороне и стоит — лишь бы мне навредить. Да Господь с ними. Сейчас мне Воронеж важнее. Окромя галер, ещё два права, каждый по 44 орудия, срубить надо, да брандеры — для огневого наступления.

   — До весны хочешь успеть, государь? Нешто поспеешь?

   — Должен поспеть! Должен. Иначе турки снова сил наберутся.

Умеют воевать, сучьи дети, позавидовать только — что на воде, что на суше. Нам бы таких солдат.