Присяжный - [9]

Бьенасси вернулся к своей лошади, привязанной, как мы уже сказали, в начале аллеи. За ним шел де ла Сутьер.

– Благодарю, мой любезнейший, я обязательно воспользуюсь вашим советом… Но, боже мой! – вскрикнул он, рассматривая с видом соболезнования старую кобылу сборщика податей. – Сможет ли это несчастное животное довезти вас до Салиньяка? У какого живодера вы его купили?

– Смейтесь, смейтесь сколько угодно, – воскликнул Бьенасси, – конечно, она никак не может вступить в состязание с вашими скакунами английской крови.

Коннозаводчик покраснел как рак, выпрямился и топнул ногой.

– Английской крови! – повторил он. – Что вы называете английской кровью? Сами вы английской крови! Да будет вам известно, что все мои лошади – лимузенки без малейшей примеси! Я могу доказать фактами, не подлежащими никакому сомнению, что мои питомцы происходят от Телемака и Памелы. Прошу вас впредь не поддерживать слухов, распространяемых недоброжелателями, что в моих лошадях есть примесь английской крови. Это клевета, за которую я буду требовать удовлетворения судом или шпагой. Говорят, будто чисто лимузенская порода без всякой примеси более не существует. Ложь! Десять тысяч раз ложь! И поскольку я один обладаю последними существующими в настоящее время представителями этой драгоценной породы, мне не следует допускать ни малейшего оскорбления их чести.

Бьенасси сначала остолбенел от вспышки гнева собеседника, но потом, сообразив, что не стоит шутить на эту тему, поспешил ответить:

– Прошу меня извинить, я несведущ в деле коннозаводства и не имею ни малейшего намерения порочить ваших почтенных коней. Я готов признавать в них наичистейшую лимузенскую породу без всякой примеси презренной английской крови. Я готов на всякое удовлетворение их чести и смиряюсь перед ними и вами. Довольны ли вы теперь?

– Неисправимый шутник, – сказал де ла Сутьер, – от вас не добьешься разумного слова. Однако подобные необдуманные высказывания бросают тень подозрения на этих породистых лошадей, завистники подхватывают эти слова и распространяют их.

– Кому вы это говорите! – поддакнул Бьенасси все еще немного насмешливым тоном. – Разве я не знаю, как поется о клевете в «Цирюльнике»:

«Она сначала легкий говор:

Ветерок, несущийся по земле».

– Однако, – продолжал он, видя, что де ла Сутьер опять нахмурил брови, – в вашем любезном обществе я забыл о времени. До свидания… Ах да! Прошу засвидетельствовать мое почтение вашей дочери. Она здорова, надеюсь?

– Здорова, здорова. Надо бы узнать, доведен ли наконец до благополучного окончания победоносный наряд, которым она занималась с самого утра в ожидании гостя. Она примерила уже платьев десять, и ни одно не оказалось по вкусу ей или ее горничной Женни. Виноват, заболтался, это вам, конечно, совсем не интересно. До свидания, любезный Бьенасси, не говорите более, что мои лошади английской крови.

Он поклонился и пошел к дому по аллее, между тем как старая кобыла сборщика податей побежала красивой мелкой рысцой, как бы желая доказать, что она не заслуживает презрения надменного коннозаводчика.

III Розовая бумага

Однако Бьенасси ехал недолго; едва он потерял из виду де ла Сутьера, как тут же придержал свою лошадь.

– Грубый торговец! – пробормотал он себе под нос. – Мне нет дела, кокой крови твои кони – лимузенской, английской или кохинхинской, как куры Марион. Верно лишь то, что на всех скачках их обгоняют лошаденки с примесью благородной крови или даже совсем беспородные. Гм, я еще намучаюсь с этим надменным дворянином. Между тем, однако, сдается мне, что Арман Робертен собирается пойти по моим стопам, и я даю голову на отсечение, что речь идет о его браке с Пальмирой. Отец почти разорился на лошадях и, верно, не прочь выдать дочь за молодого Креза. Черт побери, мне необходимо переговорить с Женни и внушить ей, чтобы она придумала, как расстроить этот прекрасный план.

Мы с прелестной Пальмирой уже слишком долго играем в нежную переписку, и я не позволю отнять у себя эту романтичную и хорошенькую девицу. С нее, пожалуй, станет, судя по множеству платьев, примеренных в это утро. С другой стороны, я подозреваю, что Гортанс остановила свой глаз на Робертене: он три раза танцевал с ней на последнем балу, и бедное дитя, похоже, вообразило… Черт возьми, владелица Моронвальского замка, – красивая мечта!..

Посмотрим, однако! Не могу же я позволить провести себя как дурака. Надо действовать… Но как? Я даже не смог положить письмо в дупло из-за встречи с ее отцом. Позор, если я вынужден буду вернуться с чем приехал! Однако… – прибавил он задумчиво. – Почему бы мне теперь не исполнить того, что я был намерен сделать? Де ла Сутьер успел уже войти в дом, я вернусь и если случайно встречу кого-нибудь, скажу, что забыл… что бы там ни было… да-да, попробую.

Удостоверившись, что на дороге никого не видно, он снова сошел с лошади, вынул из бумажника карандаш и быстро набросал несколько слов в постскриптум к своему письму.

– Прекрасно, – пробормотал он, складывая с довольным видом записку, – если это подействует, а подействовать должно наверняка. Я увижу Пальмиру и так отделаю в ее глазах молодца Робертена, что его авторитет уже не восстановится никогда. Если Пальмира не придет сама, то пришлет мне милочку Женни, такую же хорошенькую, как ее аристократическая госпожа, и несравненно более забавную. Увидеть эту резвушку – хорошее вознаграждение. Итак, к делу!