Присяга - [15]
Потом все же решил: будь что будет!
Перед тем как идти, он кое-что рассказал жене. Она долго не понимала, о чем он говорит, растерянная, тихо плакала и все допытывалась:
— Как же теперь звать-то тебя, изверг?
Он лежал без сна, соображая, что ему взять завтра с собой, чтобы быть готовым ко всему. Жена молча ворочалась рядом, потом затихла. «Уснула», — подумал он, но она вдруг встрепенулась и звенящим от напряжения голосом спросила:
— А женат ты не был?
— Не был... не был, — повторил он, улыбаясь в темноте, и ласково обнял ее. — Спи...
— Разрешите?
Капитан Панченко лишь час назад принял дежурство. Отложив «Огонек», он внимательно оглядел посетителя, мысленно прикидывая, какая нужда привела его в приемную КГБ, да еще с объемистым чемоданом.
— Пожалуйста, проходите...
Внешность у посетителя была самая что ни на есть заурядная: курносое лицо, темно-русые, коротко остриженные волосы, карие круглые глаза с едва приметной хитринкой. Но после того, как этот человек с такой непримечательной внешностью тяжело опустился на стул и поставил у ног чемодан, он повел отнюдь не обычную речь:
— Я... Это самое... Как его? Шпион.
Убедившись по невозмутимому виду капитана, что слова эти не произвели особого впечатления, посетитель хмуро усмехнулся:
— Бывший...
И вот он торопливо рассказывает о себе и удивляется, почему капитан ничего не записывает. К добру ли это? Только один раз, когда называл клички агентов, обучавшихся у Вейца, капитан попросил поточнее обрисовать их внешность и что-то черканул в блокноте.
— Так вот я и жил, — закончил он свой рассказ и уронил голову, ожидая, что сейчас раздастся суровый, непременно суровый, будто напитанный железом голос: «Пройдемте, гражданин!»
— Хорошо, — сказал капитан и захлопнул блокнот. — Зайдите к нам через недельку. Вас это не затруднит?
Его поразил не только тон. Его буквально потряс сам вопрос. Если просят зайти, значит, его отпускают? Значит, прав был Близняков!.. Тревоги, сжигавшие его все эти дни, разом отхлынули от сердца, а глаза вдруг сделались влажными.
При следующей встрече капитан первым делом показал ему фотографию:
— Узнаете?
— Хомутков! — воскликнул он и подумал, что все- таки правильно поступил, явившись сюда по собственной воле. Здесь знали о Хомуткове и наверняка в недалеком будущем раскопали бы и «Завьялова»...
Еще не раз беседовал он с капитаном Панченко. Он уже твердо знал, что его не посадят. Знал и то, что из всей родни в Зеленой Поляне осталась одна мать.
— Куда же вы теперь? — спросил капитан, подписывая Малыхину последний пропуск на выход из здания комитета.
— На вокзал, за билетом. Мать-то считает, что меня давно нет в живых.
Перед окном кабинета Панченко высился старый дуб с корявым, иссеченным временем стволом. Капитан видел, как Малыхин, выйдя из дверей, прислонился к дереву, словно у него отказали ноги. Постоял немного и быстро, не оглядываясь, пошел вниз по улице, к перекрестку, где под светофором на клумбе жарким огнем догорали алые канны.
Капитан подумал о том, о чем думалось всегда после встречи с такими людьми, как Малыхин. Он подумал об отзвуках минувшей битвы, все еще эхом разносящихся над миром. Кажется, все подсчитано: сколько жизней угасло на полях сражений, под авиабомбами, в концлагерях, сколько осталось инвалидов и вдов. И только один счет пока еще не закрыт — счет душам, исковерканным, загаженным и растленным фашизмом. Капитан Панченко знал, что кое-кто не прочь снова прибрать к рукам это гнусное и, может быть, самое коварное наследие гитлеризма.
И еще подумал капитан, что вот через пару дней приедет Малыхин в Зеленую Поляну, где живет его мать, Анна Савельевна. Какими же глазами посмотрит он в лицо этой старой русской женщины, какими словами станет объяснять свою неправедную и кривую жизнь?
Наверное, горько и обидно будет матери за своего младшего сына, нестерпимо за те слезы, которыми омыла она его мнимую гибель на фронте. Но, должно быть, в материнском сердце найдутся силы, чтобы простить его. Непутевый, изломанный страхом, с тяжким грузом запоздалого раскаяния, а все же сын... И нет ему больше места в жизни, как только на этой земле.
Наверное, она его простит, подумал капитан. Как простила его Родина.
Восхождение Кененбая
В «Целинном» давали премьеру — цветной художественный фильм «Кыз-Жибек». Жильцы дома № 68 отправились в кинотеатр организованно, культпоходом. Пригласительные билеты дал им Кененбай Кожабеков из первой квартиры, артист.
Фильм держит зрителей в напряжении. Сшибаются в яростной сече всадники. Взлетают с озер лебеди, роняя с крыльев не воду, а гроздья бруснично-алой крови... В недобрые времена родилась в казахской степи поэма о Кыз-Жибек, шелковой девушке. Передавая из уст в уста легенду о ее любви к Тулегену, народ вплел в эту печальную повесть простую и мудрую мысль: не было и не могло быть согласия в степном краю, где сильный давил слабого и род шел против рода, где, пользуясь междоусобицей, налетали из-за горизонта орды свирепых джунгаров, неся смерть и разор.
Но битвы, погони, плач и стенания женщин в траурных одеяниях не так трогали жильцов дома № 68, как потрясал, ввергая в немое изумление, отец шелковой девушки — седобородый Сырлыбай.
Перед Вами история жизни первого добровольца Русского Флота. Конон Никитич Зотов по призыву Петра Великого, с первыми недорослями из России, был отправлен за границу, для изучения иностранных языков и первый, кто просил Петра практиковаться в голландском и английском флоте. Один из разработчиков Военно-Морского законодательства России, талантливый судоводитель и стратег. Вся жизнь на благо России. Нам есть кем гордиться! Нам есть с кого брать пример! У Вас будет уникальная возможность ознакомиться в приложении с репринтом оригинального издания «Жизнеописания первых российских адмиралов» 1831 года Морской типографии Санкт Петербурга, созданый на основе электронной копии высокого разрешения, которую очистили и обработали вручную, сохранив структуру и орфографию оригинального издания.
«Санньяса» — сборник эссе Свами Абхишиктананды, представляющий первую часть труда «Другой берег». В нём представлен уникальный анализ индусской традиции отшельничества, основанный на глубоком изучении Санньяса Упанишад и многолетнем личном опыте автора, который провёл 25 лет в духовных странствиях по Индии и изнутри изучил мироощущение и быт садху. Он также приводит параллели между санньясой и христианским монашеством, особенно времён отцов‑пустынников.
Татьяна Александровна Богданович (1872–1942), рано лишившись матери, выросла в семье Анненских, под опекой беззаветно любящей тети — Александры Никитичны, детской писательницы, переводчицы, и дяди — Николая Федоровича, крупнейшего статистика, публициста и выдающегося общественного деятеля. Вторым ее дядей был Иннокентий Федорович Анненский, один из самых замечательных поэтов «Серебряного века». Еще был «содядюшка» — так называл себя Владимир Галактионович Короленко, близкий друг семьи. Татьяна Александровна училась на историческом отделении Высших женских Бестужевских курсов в Петербурге.
Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) известен сегодняшним читателям главным образом как автор нескольких хрестоматийных сказок, но это далеко не лучшее из того, что он написал. Писатель колоссального масштаба, наделенный «сумасшедше-юмористической фантазией», Салтыков обнажал суть явлений и показывал жизнь с неожиданной стороны. Не случайно для своих современников он стал «властителем дум», одним из тех, кому верили, чье слово будоражило умы, чей горький смех вызывал отклик и сочувствие. Опубликованные в этой книге тексты – эпистолярные фрагменты из «мушкетерских» посланий самого писателя, малоизвестные воспоминания современников о нем, прозаические и стихотворные отклики на его смерть – дают представление о Салтыкове не только как о гениальном художнике, общественно значимой личности, но и как о частном человеке.
В книге автор рассказывает о непростой службе на судах Морского космического флота, океанских походах, о встречах с интересными людьми. Большой любовью рассказывает о своих родителях-тружениках села – честных и трудолюбивых людях; с грустью вспоминает о своём полуголодном военном детстве; о годах учёбы в военном училище, о начале самостоятельной жизни – службе на судах МКФ, с гордостью пронесших флаг нашей страны через моря и океаны. Автор размышляет о судьбе товарищей-сослуживцев и судьбе нашей Родины.
Книга известного литературоведа, доктора филологических наук Бориса Соколова раскрывает тайны четырех самых великих романов Федора Достоевского – «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы». По всем этим книгам не раз снимались художественные фильмы и сериалы, многие из которых вошли в сокровищницу мирового киноискусства, они с успехом инсценировались во многих театрах мира. Каково было истинное происхождение рода Достоевских? Каким был путь Достоевского к Богу и как это отразилось в его романах? Как личные душевные переживания писателя отразились в его произведениях? Кто был прототипами революционных «бесов»? Что роднит Николая Ставрогина с былинным богатырем? Каким образом повлиял на Достоевского скандально известный маркиз де Сад? Какая поэма послужила источником знаменитой легенды о «Великом инквизиторе»? Какой должна была быть судьба героев «Братьев Карамазовых» в так и ненаписанном Федором Михайловичем втором томе романа? На эти и другие вопросы о жизни и творчестве Достоевского читатель найдет ответы в этой книге.