Природа сенсаций - [30]
— По текилке? — спросил Мореный.
— Естественно, — отозвался Саныч.
— Интересно, что он бесплатно нальет?
Выпили текилу, потом — бесплатный дринк.
— Чего это было-то, Майкл? — спросил Саныч, опрокинув в рот рюмку и передернувшись.
— Грушевка вроде какая-то, — выдохнул Мореный.
На виллу вернулись заполночь. По дороге, на черном шоссе, их обогнали мотоциклисты на тяжело, басовито урчавших мотоциклах типа «Чоппер». Мотоциклисты сидели, откинувшись назад, растопырив руки и ноги.
— Возьму завтра мотоцикл, — сказал Мореный. — Как тебе эта идея?
Саныч промолчал.
Их стояло трое в ряд: «Вираго», «Интрюдер» и «Стид».
— Ну, какой лучше-то, Саныч? — спрашивал Мореный.
— Да все ничего, — пожал плечами Саныч.
— This is best, — сказал хозяин мотоциклетной лавки, указывая на «стид».
— Чего-то у него глушитель помятый, — сказал Саныч.
— It is really heavy. Somebody fall down. If you fall — you pay.
— Понял, Майкл? Кто-то с него уже навернулся. Может, лучше тебе эту взять, — предложил Саныч, подходя к мопеду с привинченной к рулю корзинкой. — Смотри: тут полотенца можно возить, сосуды разные необходимые.
— А понты, Саныч? А понты?! Ты представь: выезжаем мы на набережную. Все наши будут! Штабелями лягут.
— Ну, машина попрактичней в этом смысле: когда лягут, их же подобрать надо, вывезти… — заметил Саныч. — Вообще, пора искать уже кого-то.
— Сейчас, — кивнул Мореный. — Аппарат возьмем, и сразу искать. «Стид» отпадает. «Вираго» или «интрюдер»?
— Бери этот, — сказал Саныч, указывая на «интрюдер».
— А мне «Вираго» нравится. «Интрюдер», правда, тоже нравится.
— Ты решай, — сказал Саныч. — Я пойду пивка.
— О'кей, — сказал Мореный, не отрывая взгляд от хромированного мотоцикла. — Главное — посматривай там. Видишь что достойное — так сразу коршуном кидайся. А тут и я подъеду.
Но когда Мореный, еле-еле, чуть не уронив, заправил тяжеленный, неуклюжий мотоцикл на парковку и зашел на террасу ресторана, коршун сидел один и в когтях ничего не имел.
Домой возвращались трудно. Ехали цугом: впереди Мореный на «ямахе-вираго», поодаль сзади — Саныч на авто.
На перекрестке, у светофора, поравнялись. Мореный постучал в окно. Стекло отъехало.
— Чего? — спросил Саныч.
— Хорошо тебе там, сволочи, с кондиционером, — сказал Мореный. — А тут, знаешь, как жарко? Все руки сгорели на хрен. И лоб.
— Но ты зато, Майкл, смотришься. Ох, смотришься! — И Саныч закрыл окно.
— Устал я чего-то, — сказал Мореный, когда наконец добрались до виллы. — С непривычки на нем, знаешь, нервно как-то ехать.
— Приспособишься, — отозвался Саныч.
— Меня одно беспокоит, — заметил Мореный. — Третий день уже, а мы до сих пор еще — никого. Ничего.
— Надо по отелям поехать, где русские живут. За Ларнакой. По пляжам пройтись.
— Завтра, Сань. Завтра — четко — день икс, момент истины.
— Почему всегда так? — спросил Саныч. — Если одна баба приличная, то подружка у нее — точно крокодил.
— Нам крокодилов не надо, — протянул Мореный.
— Нет, ну все-таки, почему?
— Закон природы.
Они лежали на пляже огромного отеля. Зеленая трава, белый песок. Пальмы. Русская речь, обрывками, летала над берегом: «Петр! Петр!», «Марина!..», «Дай насос…»
— А бандюков нет совсем, — заметил Мореный.
— Мидлклассовое такое место, — кивнул Саныч и затем, помолчав, поднял голову и добавил: — Вон, смотри, две хорошие.
Мореный посмотрел.
— Да, Саныч… Ну, ты… Ну, ничего. Главное, чтоб самому нравилось.
— Это самое приемлемое из всего, что тут вообще попадалось.
— Значит, надо идти.
— Надо, — согласился Саныч как-то убито. — А неохота…
— Перестань, — сказал Мореный. — Что, в самом деле?
— Мне светленькая нравится, — сказал Саныч.
— Светленькая получше.
Тем временем темненькая встала и вошла в море.
— Время! — сказал Мореный. — Иди!
— О-ох, — Саныч встал.
Мореный наблюдал, как удалилась, затем возвратилась его фигура. Ветер трепал плавки-шорты, надетые на Саныча.
— Ну? — спросил Мореный.
— Да она спит.
— Чего?
— Спит человек.
— Читает же.
— Это отсюда кажется, что читает. А глаза закрыты. Ближе подходишь — спит.
Мореный подумал и сказал:
— Хорошо. Сам пойду.
Он подошел.
Девушка читала, сдвинув темные очки на лоб.
— Прикурить можно? — спросил Мореный.
— Можно, — сказала девушка и протянула зажигалку.
Мореный прикурил.
— Спасибо. Что читаем? Достоевского?
— Почему Достоевского?
— Так. Мне кажется, вам пошел бы Достоевский.
— Почему?
— Объяснить не могу. Но ощущение есть.
Мореный глубоко затянулся и выпустил дым, который некоторое время летел над пляжем синим завитком. Потом разлетелся.
Девушка перелистнула страницу.
— И как читается? — спросил Мореный.
— Нормально.
— Спорим, — сказал Мореный, — что я угадаю ваше имя.
— А на что спорим?
— На шампанское. Если я угадаю — ставлю вам шампанское.
— А если нет?
— Тогда, естественно, я ставлю вам шампанское.
— Мы вообще-то отдыхать приехали, — сказала девушка как-то вяло.
— Ну да, — ответил Мореный. — Мы тоже — не работать.
— На один день, — сказала девушка.
— О! Можете себе позволить! Откуда же?
— Из Никосии.
— А… — смекнул Мореный. — Так я угадываю?
— Нет, пожалуй, — сказала девушка. — Нам все равно вечером возвращаться.
— А я вас подброшу, — предложил Мореный. — На мотоцикле!
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.
Новая книга Софьи Купряшиной «Видоискательница» выходит после длительного перерыва: за последние шесть лет не было ни одной публикации этого важнейшего для современной словесности автора. В книге собран 51 рассказ — тексты, максимально очищенные не только от лишних «историй», но и от условного «я»: пол, возраст, род деятельности и все социальные координаты утрачивают значимость; остаются сладостно-ядовитое ощущение запредельной андрогинной России на рубеже веков и язык, временами приближенный к сокровенному бессознательному, к едва уловимому рисунку мышления.
Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.
Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.