Природа сенсаций - [28]
Александр Иванович
Спичек нет. Есть зажигалка. Дай ему.
Передает Вите зажигалку, та протягивает ее Мустафе. Мустафа долго, нетвердыми руками прикуривает. Александр Иванович и Вита ждут, глядя на него. Мустафа возвращает зажигалку.
Мустафа
А можно вас спросить?
Александр Иванович
Спрашивайте, можно, конечно.
Мустафа
Вы кто по профессии?
Александр Иванович
Мы? Журналисты.
Мустафа
Да ну? Правда? Не может быть. (Обращается к Вите.) Он врет?
Вита
Нет.
Александр Иванович
У нас служебный роман. Внезапный.
Мустафа
Ясно. И что?
Александр Иванович
Ничего. Негде.
Мустафа
Негде? Какая ерунда! Мне вот не с кем.
Александр Иванович (Передразнивает его).
Не с кем? Какая ерунда!
Мустафа
Хотите пива? Можно вас угостить?
Александр Иванович
Можно.
Мустафа
Вы какое пьете?
Александр Иванович
Светлое.
Мустафа (бармену).
Два светлых. Мне тоже. Три. Три светлых.
Бармен подает пиво.
Мустафа
Вот. А я миллионер. Миллионер! И не знаю, зачем мне жить. Скажите. Мне сорок пять лет. У меня все есть. А я не хочу жить. Незачем! Вот проблема. Не знаю, как конца дождаться.
Александр Иванович
Это не проблема.
Мустафа
Почему?
Александр Иванович
Потому что это пройдет.
Мустафа
Как пройдет?
Александр Иванович
Хмель пройдет. И это пройдет.
Мустафа
Никогда не проходит.
Александр Иванович (обращается к Вите).
В том институте у меня были два приятеля: Зверев и Лисов. Их все звали — Звероеб и Лисоеб. К чему я это вспомнил?
Мустафа
Вот я. Приехал из Казани. Семь лет назад. Голый! Вообще ничего не было. Сейчас — все есть. А зачем — не знаю. Ну что, поедем ко мне?
Александр Иванович
К вам?
Мустафа
А что? Ты ж говорил — вам негде. У меня места много.
Александр Иванович (Вите).
Поедем?
Вита
Поедем.
Александр Иванович
А далеко?
Мустафа
Рядом.
Затемнение.
10.
Квартира Мустафы. Свежеотделанная, обставлена дорого, но бестолково. Вообще несколько нежилая. Александр Иванович, Вита, Мустафа сидят на кухне.
Александр Иванович
Явочная квартира?
Мустафа
Да вот. Купил и не живу.
Мустафа протягивает Александру Ивановичу бутыль вина.
Мустафа
Открой.
Пьют вино.
Мустафа
Вы ебаться хотели? Идите, ебитесь.
Александр Иванович
Пойдем?
Вита
Пойдем.
Александр Иванович
Куда?
Мустафа
Я покажу.
Открывается дверь в спальню, все трое входят. Широкая кровать, шкаф с зеркальными дверцами во всю стену. Трое стоят у изножья кровати, как у берега. Александр Иванович кладет руку на плечо Вите.
Мустафа
Ну?
Александр Иванович
Все в порядке.
Мустафа
Хочу посмотреть, как вы начнете.
Александр Иванович целует Виту.
Александр Иванович
Достаточно?
Мустафа выходит. Александр Иванович и Вита совокупляются на широкой кровати в коленно-локтевой позиции. В зеркалах отражаются их тела — более смуглое и худое Александра Ивановича и белое, из округлостей состоящее — Виты. Открывается дверь, входит Мустафа. Любовники останавливаются, не разъединившись, поднимают к нему свои животные лица.
Мустафа
Вы что-то долго.
Александр Иванович
Куда спешить?
Мустафа
Кончить не можешь?
Александр Иванович
Могу.
Мустафа
Кончи, пожалуйста.
Вита
Выйди отсюда, мудак.
Мустафа
Ладно, ладно.
Затемнение. Та же сцена. Теперь любовники находятся в положении 69. Открывается дверь, входит Мустафа.
Мустафа
Хватит уже. Я там один сижу.
Александр Иванович
Выйди, а… Мы сейчас.
Вита
Уйди, ублюдок! Урод!
Мустафа
Чего ты на меня орешь в моем доме?
Александр Иванович
Не мешай. Пожалуйста.
Мустафа
Я посмотреть хочу, как ты кончаешь. А она оскорбляет. (Вите.) Да кто ты вообще?
Александр Иванович
Не надо ничего смотреть, о'кей?
Затемнение. Теперь Вита сидит верхом на Александре Ивановиче, лицом к двери, спиной к Александру Ивановичу. Входит Мустафа.
Мустафа
Я хочу посмотреть, как вы кончите. Можно?
Александр Иванович
Да смотри, смотри! На!
Вита слезает с Александра Ивановича, берет с тумбочки тяжелую лампу, размахивается, бьет Мустафу по голове. Тот падает, головой врезается в зеркало, разбивает его. Александр Иванович еще подрагивает на постели. Вита переступает через Мустафу, проходит к окну, открывает его. Затем начинает одеваться.
Вита
Пошли отсюда.
Александр Иванович
Да, конечно.
11.
Дверь подъезда дома Мустафы. Александр Иванович и Вита выходят из нее. Опять начался дождь.
12.
Дождь захлестывает в открытое окно комнаты, где лежит мертвый человек Мустафа.
КИПР
— А давай-ка рванем на Кипр, — предложил Саныч, глядя, как апрельский дождь поливает широкие окна московского паба «Джон Булл».
— А что там? — спросил Мореный, оторвав взгляд от желтой поверхности пива в кружке.
— Да хоть тепло, по крайней мере.
Сказано — сделано.
Прошло время, и, заложив петлю над коричневым островом и зелено-серым морем, самолет царапнул бетон Ларнаки, подпрыгнул разок и заскользил.
В аэропорту их встречала Мария, прокатчица автомобилей.
— Роскошная женщина, а? — сказал Мореный, оглядев золотые цепи на загорелой шее Марии.
— А? — не расслышал Саныч. — А, да.
Из аэропорта вышли в пекло. Солнце стояло высоко.
— Ух, елы, — сказал Саныч.
— Жарковато, — отозвался Мореный.
Они сняли виллу, верней — полвиллы. Недорого: пятьсот в месяц за две спальни плюс холл, плюс веранда, плюс патио. Всюду мрамор: ступаешь на него босой ногой, и уже от одного этого становится хорошо.
— Ты только аккуратней, ради бога, — говорил Мореный, глядя, как Саныч усаживается за руль.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.
Новая книга Софьи Купряшиной «Видоискательница» выходит после длительного перерыва: за последние шесть лет не было ни одной публикации этого важнейшего для современной словесности автора. В книге собран 51 рассказ — тексты, максимально очищенные не только от лишних «историй», но и от условного «я»: пол, возраст, род деятельности и все социальные координаты утрачивают значимость; остаются сладостно-ядовитое ощущение запредельной андрогинной России на рубеже веков и язык, временами приближенный к сокровенному бессознательному, к едва уловимому рисунку мышления.
Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.
Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.