Природа сенсаций - [29]

Шрифт
Интервал


— Да я аккуратно.


Рули тут были справа. Машину взяли — «протон», в Москве невиданную.


— А, я понял, — сказал Мореный, приглядевшись к транспортному средству. — Это «лансер мицубиси», один к одному. Где, она сказала, их делают? Сингапур? Тайвань?


— Да что-то такое, — кивнул Саныч.


— Точно, «мицубиси».


— Тебе видней.


Вечером поехали в город.


— Главное сейчас, конечно, сразу кого-то найти, — рассуждал Мореный, закурив и выпустив дым в приоткрытое окно. — Потому что это ведь настроение на весь отдых, если сразу кого-то найдем.


Тянулись вдоль дороги кусты и за ними — белые виллы под красными крышами.


— Я бы выпил что-нибудь, — сказал Саныч.


Машину запарковали у пляжа, пошли вдоль набережной.


— Вот вроде ничего ресторан, — произнес Мореный.


— А почему не тот? — спросил Саныч.


— Не знаю, вывеска какая-то у того противная.


— Ладно, мне все равно.


Сели.


Подошла официантка.


— You speak any English? — спросил Саныч.


— A little, — ответила официантка.


Оказалось — англичанка, из Манчестера. У Саныча затеплился в глазах охотничий огонек.


— А я бы жил так, — сказал Мореный, глядя на море. — С утра на пляже, вечером официантом. Главное, думать ни о чем не надо.


— Это да, — согласился Саныч.


— Но я считаю, — сказал Мореный, — надо искать соотечественниц. Русские, они как-то… Да и разговаривать легче.


Ели клефтико — куски баранины, запеченные в фольге.


Темнело, море стало серым, и по нему, там, где оно сливалось с небом, тянулся пароход.


— Клефтико. Клефтико! Ах, какое удивительное слово — «клефтико»! — пропел Саныч, запуская в рот зубочистку.

***

Наутро поехали в Айя-Напу.


— Значит, так, — объяснял Мореный. — Идея простая. Сначала — днем — ходим по пляжу. Ну, купаемся там, все это. Главное — осматриваемся. Высматриваем то, что нам нужно. И сразу договариваемся с ними на вечер.


— Сразу? — спросил Саныч с сомнением в голосе.


— Знаешь, старичок, мне как-то не нравится твое упадническое настроение.


— А англичанка ничего вчера была, — заметил Саныч, заправляя «протон» в поворот.


— Да их тут тысячи, и даже намного лучших!


Въехали в Айя-Напу.


Потянулись дома, пестрые вывески, раскрытые прямо в улицу магазинчики.


— Ух ты, смотри, какая пошла, — крикнул Мореный.


— Не могу, — отозвался Саныч.


— Чего — «не могу»?


— Смотреть не могу. Куда ехать-то? Сейчас заблудимся. Ой, бля, здесь одностороннее.


— Давай назад. Налево.


— И куда?


— Ну, к морю — это вниз.


Встали на земляной площади у пляжа.


— Киприотки, я считаю, на грузинок похожи, — сказал Саныч.


— Ну, не совсем. Бледные мы, — заметил Мореный, сняв рубаху и оглядывая колыхнувшийся живот.


Пошли вдоль пляжа. Тысячи девушек с голыми грудями лежали вдоль кромки моря.


— Неаппетитны тушки людские, когда их много, — сказал Мореный, щурясь. — Но, Саныч, это же счастье.


— Счастье, Майкл, счастье.


— Вот эти, смотри, — дернулся Мореный.


— Да, ничего, — согласился Саныч. — Ну, а как подойдем-то?


— Ты давай.


— Я-то да, но лучше давай ты.


Белобрысые, сисястые англичанки вспорхнули и вбежали в море, как две нелетающие птицы.


— За ними? — спросил Мореный.


— Давай еще пройдемся. Их же тут — сам видишь. Если что — вернемся.


— Русских надо искать, русских, — пробормотал Мореный.


— Я, главное, не пойму, — заметил Саныч, — куда они все деваются. Ты же смотри: самолеты летят — Екатеринбург Эйр, Самара Эйр, Воронеж Эйр… В них же полно баб прилетает.


— О, русские провинциалки! — подтвердил Мореный. — А давай на этой хренации покатаемся.


Он указал на красный, на жука похожий водный скутер «Кавасаки», покачивавшийся на волнах у берега.


— Фунт в минуту, — задумчиво сказал Саныч. — Это два доллара получается.


— Ну и что? Попробовать же надо.


— Я лучше пивка, — заключил Саныч.


Через полчаса, мокрый и приободрившийся, Мореный отыскал Саныча под тентом бара.


— Ну как ты, Майкл? — спросил Саныч.


— Мощная, скотина, — кивнул Мореный. — Пойдешь?


— Нет, я пивка. Тебе взять?


— Натурально.


Пока Саныч ходил за пивом, Мореный огляделся.


— Смотри, какие там пташки в углу, — сказал он, забирая у Саныча запотевшую бутыль.


— Шведки, — объяснил Саныч. — Я их сразу заметил.


— А ты был в Швеции? — спросил Мореный.


— Нет. А ты?


— И я не был.


Свечерело. Южная ночь пала на остров. Засверкали огни вдоль побережья.


— Ну, все-таки, а? — сказал Мореный в восторге. — Мир — вот он, на наших ладонях лежит, а, Саныч?


— Клефтико! — кивнул Саныч.


Вышли на главную площадь Айя-Напы. Треугольное, уступами спускавшееся к стене монастыря пространство все обращено было в колоссальную дискотеку. Толпа, потряхиваемая музыкой типа «хаус», колыхалась и клубилась на площади. Дикое, несчетное количество красивейших девиц имелось на этой площади.


— Сколько ж их тут! — воскликнул Саныч.


— Все наши будут, — сказал Мореный. — Хотя, в принципе…


— Чего?


— Да вот ты присмотрись. Это ж англичанки все.


— Ну и что? — сказал Саныч. — Англичанки, знаешь, какие темпераментные.


— Но они же эти… Как сказать? Рабочий класс.


— Думаешь, не оценят нас? — спросил Саныч.


— Думаю, побороться придется.


Остановились у стойки, притулившейся к стене какого-то кабака. «Каждый второй дринк — бесплатно», — написано было над стойкой. Картинный бармен-киприот с покрытой лаком и маслянисто блестящей гривой кудрей перебрасывал в волосатых руках бутылки.


Рекомендуем почитать
Небрежная любовь

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Из глубин памяти

В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.


Порог дома твоего

Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.


Цукерман освобожденный

«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.


Опасное знание

Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.


Другой барабанщик

Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.


Наследницы Белкина

Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.


Видоискательница

Новая книга Софьи Купряшиной «Видоискательница» выходит после длительного перерыва: за последние шесть лет не было ни одной публикации этого важнейшего для современной словесности автора. В книге собран 51 рассказ — тексты, максимально очищенные не только от лишних «историй», но и от условного «я»: пол, возраст, род деятельности и все социальные координаты утрачивают значимость; остаются сладостно-ядовитое ощущение запредельной андрогинной России на рубеже веков и язык, временами приближенный к сокровенному бессознательному, к едва уловимому рисунку мышления.


Мандустра

Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.


Изобилие

Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.