Приобретут весь мир - [265]

— Разве Мари не понимала твои идеи?

— Мари была обыкновенной леди из французских провинций, католичкой и консервативной, она любила меня. Но она всегда боялась нашей любви и смотрела на нее как на грех. Кроме того, она была неописуемо шокирована, когда я стал причиной нашей высылки из Италии, пытаясь помочь Маттеотти. Она порвала со мной и не видела меня несколько месяцев после этого.

Он рассказывал ей все эти старые истории, чтобы отвлечь её мысли. Он сказал ей, что с этого времени для него будет только одна женщина в мире. Если он когда-либо посмотрит на любую другую, то это будет только темой для её рассказов. И он сообщит об этом ей незамедлительно. Он знал, что это должно быть правдой, если она когда-либо будет наслаждаться миром, потому что таково было ее воспитание. Он неустанно рассказывал ей об этом и пытался уничтожить свое европейское прошлое. Он заверил ее, что он верит каждому слову епископальной формулы, которую он произносил: «любить и заботиться пока смерть не разлучит нас». Они прошли вместе несколько испытаний, он надеялся, что он достойно выдержал их, и он был уверен, что она тоже. Теперь у них была работа, они не могли оставаться бесконечно в Советской России и должны максимально использовать свои дни. Поэтому леди из Балтимора вытерла глаза и смахнула слезинку со своего носа. Здесь, как и в Яньане не было ни пудры, ни румян.

Вот такие причуды человеческой природы. Ланни поймал бы себя на мысли о Лизбет и ее отце и других людях на яхте Ориоль. Он делал то, что запретил делать своей жене. Он испытывал нежные чувства к Лизбет больше, чем он хотел признаться даже себе. Он был, скажем, на одну четверть влюблен в нее. Он интимно думал о ней и внимательно изучал ее. Она сделала все возможное в соответствии с ее понятиями. Конечно, она никогда не хотела причинить кому-либо вред. И какой ужасный конец молодой жизни, такой полной надежд и ожиданий! Какой природа была слепой и жестокой. И люди, которые были продуктом природы. Как трудно представить разум или цель в том, что они сделали!

А потом Реверди. Он был другом Ланни, насколько он мог быть другом любого человека. Его хитрость была реакцией на его собственную слабость, на его несоответствие задачам, поставленным перед ним миром. Он был настроен утверждать себя, проявлять себя и для других и для себя. Он так старался заботиться о своей драгоценной персоне и о своем драгоценном состоянии, и о том, как неадекватно было его решение этой задачи! Оглядываясь назад, Ланни мог это видеть. Но кто там, оглядываясь назад, не может видеть промахи. Целые склады, полные промахов. Хранилища памяти!

И все эти люди на яхте. Гости три женщины. Офицеры и члены экипажа, с которыми Ланни прожил в повседневном контакте больше месяца, и чья жизнь была вверена ошибочному суждению Реверди! Каковы были их мысли и их чувства, когда ударил снаряд. Предполагая, что это был снаряд. И когда они оказались в темной поглощающей пучине? Ланни мог представить эту картину достаточно хорошо, так, как испытал такое недавно. Это было то, о чем он не рассказывал Лорел в деталях. Но он никогда не мог изгнать эти воспоминания из своей головы, и мир уже никогда не казался ему совершенно таким же ярким и жизнерадостным местом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ Пятидесятилетний план [101]

I

Через пару дней пришла вторая трансатлантическая телеграмма. — «Ланнингу Прескотту Бэдду Отель Континенталь Куйбышев в восторге важное задание ждет вашего возвращения сообщите когда готовы воздушный транспорт для вас и жены организуют никаких новостей о яхте Ориоль сожалею Чарльз Т. Олстон».

Ланни сказал: «Мой шестимесячный отпуск закончился. Что ты скажешь?» Его жена ответила: «У нас будет два или три дня, чтобы осмотреться в Москве, тогда мы сможем уехать».

Он показал эту телеграмму своему красному дяде. Находясь в Нью-Йорке и читая газеты, Джесс знал имя этого «деятеля» в администрации. «Ланни», — сказал он, — «ты знаешь, что я никогда не задавал вопросов о твоей политической или дипломатической работе, как бы ты это ни называл. Но я уверен, что у тебя она есть, и я не мог не догадаться. Возможно, ты будешь чувствовать себя теперь более свободно поговорить».

— Я не был официально освобожден от моего обещания, дядя Джесс, но поскольку у меня нет шансов вернуться в Германию, я могу поговорить немного более свободно.

— У меня была мысль, что у тебя есть доступ к Рузвельту.

— Это правда.

— Ты, вероятно, увидишь его по возвращении?

— У меня есть большая надежда на это.

— Начальник моего отдела в Наркоминделе интересовался тем, что ты рассказывал о Яньане. Я взял на себя смелость дать ему понять, что ты был одним из доверенных лиц президента, и он предположил, что Сталин может захотеть поговорить с тобой. Тебе это интересно?

— Очень, дядя Джесс.

— Ты понимаешь, это должно быть строго секретно.

— Ты должен знать, что я не болтун. Я предполагаю, что я смогу рассказать об этом Ф.Д.Р.

— Сталин, вероятно, передаст тебе послание для него. Знаешь, идут разговоры об их встрече.

— Они должны встретиться, и скоро, я уверен, что Сталин будет удивлен пониманием Ф.Д.Р. мира и его стремлением к дружбе между двумя народами.