— Там самоубийство! — выпалил он.
Вахтерша побелела, быстро нажала рычаг, распахнула окошко и испуганно сунула ему телефон.
— На! Сам говори!.. Господи, и почему это в мое дежурство?..
До приезда «скорой» Наташа и Андрей пытались привести Марину в чувства. Еле заметное биение пульса давало крохотную надежду…
Андрей отчаянно хлестал Марину по щекам, тряс за плечи, кричал ей в самое ухо…
А Наташа изо всех сил растирала похолодевшие ноги, заглушая в груди подступающие рыдания.
— Ну, что здесь у вас? — Молодой врач в сопровождении фельдшера вошел в комнату, опытным взглядом оценив ситуацию. Он приподнял Марине веки, глянул на лужу крови и буднично произнес: — Понятно… Грузить будем, тащи носилки.
Фельдшер медленно отправился обратно.
— Вы побыстрее можете? — нетерпеливо сказал Андрей.
— А в чем дело?
— Человек же умирает! — выпалил он.
— Поспешишь — людей насмешишь. Знаешь такую пословицу? — невозмутимо ответил врач.
Он неторопливо раскрыл чемоданчик, наполнил шприц лекарством и повернулся к Наташе.
— Расстегните ей блузку, девушка.
— Сейчас…
Наташа непослушными пальцами затеребила пуговицы.
Длинная игла впилась Марине в область сердца…
Она застонала и чуть приоткрыла глаза…
— Ну вот… — Врач послушал пульс, сделал еще один укол в вену и процедил сквозь зубы: — Дуреха… Свет клином сошелся на вашем международном, что ли? Дипломатки, мать вашу…
— Вы ее в больницу повезете? — дрожащим голосом спросила Наташа.
— Не бойся, не в морг, — чуть усмехнулся врач.
— Тогда мы поедем с вами, — сказала Наташа.
— А ты ей кто?
— Соседка… по комнате…
— Вот и сиди в своей комнате. У нас без вас забот хватит, — отрезал врач. — Вон пол лучше вытри.
— Надо же ее родителям сообщить, — растерянно пролепетала Наташа.
— А ты ее адрес знаешь?
— Не-ет…
— Сама напишет. Обрадует…
Врач с помощью фельдшера переложил Марину на носилки и велел Андрею:
— Давай-ка, парень, лучше вниз помоги снести.
И Наташа в последний раз глянула на бледное лицо Марины со страдальчески закушенной губой…
«Что у меня за «непорядок» в анкете, — ломала голову Наташа. — Неужели та детская забастовка в девятом классе?»
Забастовка! Это слово всегда было для них чужим, каким-то архивным и посторонним. Забастовки устраивали несчастные русские рабочие, стонущие под гнетом самодержавия. Забастовки устраивают люди доброй воли и передовых взглядов в странах капитала против засилия чистогана. Но все это где-то там и тогда, а советские люди не бастуют, потому что власть в стране народная.
А вот они, девятиклассники девятнадцатой средней школы, решили забастовать, потому что они против несправедливости — математичка не имела никакого права устраивать контрольную работу, не предупредив их хотя бы за три дня. Она решила, что ей все позволено. Что она может просто сказать: «Дети, завтра мы пишем контрольную работу», — и все, как бараны, придут на заклание.
Нет, они не бараны. У них есть гордость, и они не позволят. Это несправедливо.
Впрочем, если быть честным до самого конца, то весь класс и пришел бы на контрольную, если бы не Наташка. Она вдруг встала и заявила:
— Вы должны были предупредить нас заранее. Хотя бы за три дня.
— Ничего, ничего, контрольная нетрудная, справитесь, — отмахнулась математичка. — Садись, Денисова. За тебя я спокойна, а вот Михалеву и Чарину придется попотеть…
— Вы не имеете права, — тихо сказала Наташа.
— Садись, Денисова, — повторила учительница с легким раздражением. — Или ты хочешь, чтобы я поговорила с твоей матерью?
— Я и сама могу ей сказать, что это несправедливо.
Вот тогда впервые прозвучало это слово.
И на перемене Наташка сказала всем, что ни на какую контрольную они не пойдут. Они устроят забастовку. И все очень серьезно ее поддержали. Во-первых, потому, что справедливость должна восторжествовать, а во-вторых, Наташу вообще поддерживали всегда. Взрослые это называют — пользуется авторитетом.
И Наташа действительно все сказала маме совершенно честно, впрочем, та уже была в курсе дела — математичка опередила.
— Нет, Наталья, не надо этого делать, — сказала мама. — Вы обе не правы. Я так и сказала Антонине Петровне. Но забастовка — не метод.
— Мам, но это несправедливо.
Мать усмехнулась:
— Слишком сильное слово. Я ведь учу вас беречь слова. Но даже если так — с несправедливостью нельзя бороться несправедливостью. Подумай хотя бы над этим. Я уж не говорю о том, каково будет мне, если вы действительно не придете на контрольную.
Наташа подумала. И на следующий день была забастовка.
…Собирались прямо в сквере напротив школы.
Отчасти это был, конечно, вызов: они не прятались, они честно заявляли: да, мы бастуем. Но, с другой стороны, это было еще и удобно, потому что многие жили рядом, а кроме того, можно было проследить, кто из класса испугается и пойдет-таки на уроки.
Но была и еще одна причина, о которой не говорили и даже старались не думать. В сумках у многих под бутербродами и полотенцами лежали учебники — на тот случай, если забастовка провалится. Это была уже впитанная от времени и родителей осторожность.
— Едем на острова, — сказала Наташа и, не ожидая обсуждения, двинулась к остановке автобуса.
