Принцесса Шиповничек - [37]

Раз приняв сказку, мы не сможем избежать ее судьбы

П. Л. Трэверс «О Спящей красавице»

Глава 25

Вы должны понять (начал он), эта история о выживших, не о героях. Во время войны таких было полно. Это не героизм – цепляться за жизнь, драться за корку хлеба, за глоток воздуха. Тогда все мы герои. Не больше и не меньше, чем Йозеф П.

Он был младшим, поздним ребенком в большой семье, которая если и могла чем-то похвастаться, то скорее древней родословной, чем богатством. Когда умер отец, мать, все еще привлекательная женщина, почти сразу вышла замуж, подтвердив тем самым упорные слухи о давнем романе с одним из наследников рода Потоцких. Йозефа отослали – слишком рано – в британскую закрытую школу, где некрасивый мальчик расцвел, превратившись в привлекательного подростка. В то время в определенных кругах обрела популярность идея однополой любви, поэтому в его жизни хватило как жестокости, так и фаворитизма. Сперва его нещадно мучили, причем все, кому не лень, – любимое занятие британцев – а потом начали столь же истово обожать как учителя, так и старшие ученики. Он держался за свою добродетель на чистом невежестве. Все это продолжалось, пока он не поступил в университет, где один особенно настойчивый преподаватель ухитрился заняться с ним и поэзией Данте, и любовью. Тут-то Йозеф и решил никогда не возвращаться домой в Польшу. В Англии он сделался снобом, поэтому присвоил себе титул и фамилию отчима.

Многое Йозеф понимал неправильно, но только не свои чувства. Он обнаружил, что абсолютно равнодушен к политике, зато живо интересуется театром и любовью.

Став первым в выпуске – скорее случайно, чем в результате упорной учебы, – он немедленно уехал в Париж. Там он обнаружил у себя еще одну склонность: а именно, к жизни полусвета. Сказать, что он выживал, значит утверждать очевидное. Сказать, что он осознавал, что просто выживает, значит приписывать ему большую способность к рефлексии, чем он в то время на самом деле имел. Пописывая для маленьких театриков и крутя романы с героями-любовниками, он довольно бездумно переехал из Парижа в Вену, потом в Берлин.

В 1936 году, накануне своего тридцатилетия, решив напоследок оторваться на полную катушку, он весело проводил время в Берлине. В то время Йозеф был влюблен в юношу двадцати двух лет с абсолютно арийской внешностью. Льняные кудри, безупречные зубы, греческий нос и васильковые глаза. Звали его Адам Готлиб, и он был евреем. Но под покровительством Потоцкого – «графа Потоцкого», известного в театральных кругах под этим именем, – Адаму ничего не угрожало. Он сменил имя, став Аланом Бергом, Аланом «с Гор», и все, в том числе и Йозеф П., легко забыли, кем он был на самом деле.

Йозеф особенно любил на выходные уезжать со своим обожаемым Аланом в горы. Они останавливались в маленьких шале и целыми днями гуляли. Йозеф украшал возлюбленного венками из эдельвейсов, они любовались горными вершинами и напевали песенки из последних шоу. Йозефу казалось, что он почти в раю.

На самом деле они находились в самом логове волка, не подозревая, что хищник уже притаился, готовый к броску. Аполитичные, зацикленные друг на друге, цитирующие Гете, Шиллера и темные, сладострастные строки Рембо и Бодлера («Срок приближается, срок приближается, – без конца напевал Алан, – сердце пленяется!»[3]), они изумились, когда мир их настиг. Первый удар они получили в маленьком городке, где сняли домик. Поперек дороги висел плакат: ЕВРЕИ ПРИЕЗЖАЮТ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК.

В первый момент Йозеф не понял, почему Алан вскрикнул. Потом, поняв, нежно обнял друга за плечи, стараясь не помешать тому вести машину, но все-таки дать понять, что считает плакат чудовищным.

– Никто не узнает, – шепнул Йозеф.

– Я знаю, – возразил Алан. – Этого вполне достаточно.

Его плечи вздрагивали под рукой Йозефа.

– В Баварии… – начал Йозеф, имея в виду, что в таком городишке политика не играет роли, но сразу же осекся: на двери отеля, куда они подъехали забрать ключи от снятого шале, их встретило объявление: СОБАКАМ И ЕВРЕЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН.

– Я тут не останусь, – сказал Алан. – Ни за что.

Он крепко стиснул руль. Руки у него дрожали.

– Никто же не узнает, – повторил Йозеф, не понимая, что как раз этого говорить не стоило, не осознавая, какая пропасть вдруг возникла между ними. – Откуда им узнать?

Алан не удостоил его ответом, и тогда Йозеф сдуру произнес слова, окончательно их разъединившие. Только спустя долгие годы он смог понять, что наделал.

– Мы же так мечтали побыть вместе! Не обращай внимания на эти глупости, какое нам до них дело? Даже в ресторане есть не обязательно, я могу готовить. И сам заберу ключи. Тебе и показываться не придется.

Алан не сказал ни слова.

Они остались только на одну ночь и спали в разных кроватях. На следующее утро вернулись в Берлин, мучительно препираясь всю дорогу, не упоминая, однако, о политике. Больше Йозеф его не видел. Алан сначала уехал в Париж, потом – по слухам – в Палестину, где был убит в какой-то нелепой пограничной стычке. Жалкий конец прекрасной жизни, думал тогда Йозеф, с бессмысленной злостью вспоминая бегство возлюбленного. Лишь через много лет, в густом лесу возле Кульмхофа, он осознал: Алан ушел из жизни, сражаясь, что само по себе совсем неплохо. В память об Алане он даже процитировал знаменитую концовку «Повести о двух городах»