Принцесса на бобах - [3]

Вообще же вивисекторской «расчлененке» подверглись тут и Лес из «Улитки на склоне» («Бегство из Одержания» Николая Романецкого и «Долгая дорога к логу» Станислава Гимендеева), мир НИИЧАВО (в повести Александра Етоева «Как дружба с недружбой воевали» возник неудобоваримо-занудный гибрид из «Повести о дружбе и недружбе» и «Понедельника…»), и мир Арканара (в «Черной мессе Арканара» Елены Первушиной явлен иной гибрид — «Трудно быть богом» с «Жуком в муравейнике»). Присутствовал в книге и новый рассказ Андрея Лазарчука, чья авторская манера неизменна: хорошо прописанный абзац — и невнятица на уровне общего замысла. Еще в «Солдатах Вавилона» Лазарчук выдал за роман хаотически слепленный ком из пестрых отрывков. Чтобы читатель мог уловить нечто стройное в импрессионистическом буйстве красок, ему требовалось отойти от полотна на расстояние бесконечности… Все эти недостатки присутствуют и в недавно изданном его сборнике «Из темноты». Выстроить связный сюжет — для Лазарчука задача по-прежнему непосильная. Прокламируя свою принадлежность к «школе Стругацких», он не смог перенять у мэтров главное: умение писать сюжетно, не теряя при этом глубины. Пройти по тонкой грани между заумью и пошлостью ему не дано.

Бегство от свободы

«Товарищ, пред тобою Брут. Возьмите прут, каким секут, секите Брута там и тут». Такие вирши предлагались героями Стругацких в стенгазету НИИЧАВО, но были отвергнуты: мол, не годится, не наши методы, пропаганда телесных наказаний. И т. д. Знали бы эти гуманисты хреновы, что из-за их дряблости Россия едва не погибла, захлебнувшись в мутной волне преступности. Хулигана Хому Брута не в стенгазете надо было песочить, а — из «магнума» в сердце и контрольку в голову. За пьянство в общественных местах, за нерыцарское отношение к Панночке, за хамские высказывания в адрес Вия. И вообще «Брут» — не русская фамилия. Не кавказец ли он случайно?..

Олег Дивов, автор романа «Выбраковка», иллюстрирует сегодня еще одну тенденцию отталкивания от прежних принципов отечественной НФ. Он делает вид, что написал антиутопию — типа «Фаренгейта 451». Но тщетно. При чтении тонкая пленочка рвется, и из-под нее скалит зубы утопия. По Дивову, Россию спасут судьбоносные указы: они упростят систему судопроизводства, передав большую часть правоохранительных функций сотрудникам Агентства социальной безопасности — людям, которым будет дозволено стать одновременно и оперативниками, и прокурорами, и палачами. Главный герой романа, сотрудник столичного АСБ Гусев, объясняет стажеру (и читателю), как нужно себя вести. Собачка в беду попадет — выручить, кавказец высунется — дать пенделя, приезжий «авторитет» поднимет хай — пристрелить на фиг. И тогда все будет хорошо: «Город исчерпал свои криминальные возможности. Как и вся страна в целом. Драконовские законы и невероятно четкое их исполнение сбили температуру почти до нуля…»

Понятно, никто не может запретить Дивову писать подобные утопии, а издательству — их публиковать. Печально другое: идеи «Выбраковки» пользуются успехом, роман за пять месяцев вышел уже вторым изданием. Молодой читатель радуется крутизне героя и простоте решений проблем. Для поколения, не знающего ужасов ГУЛАГа, диктата спецслужб и удушающего безгласия, тоталитаризм выглядит «бумажным тигром», абстрактной разновидностью наименьшего зла, нормальной платой за безопасность и полную миску — с чечевичной похлебкой, конечно.

В одной компании с Дивовым сегодня оказывается и Вячеслав Рыбаков. Уже несколько лет он расплачивается талантом беллетриста за грядущее право «пасти народы» и прописывать горькие лекарства. Из четырехсот страниц нового романа «На чужом пиру» петербуржский фантаст (автор романов «Очаг на башне», «Гравилет «Цесаревич» и др.) литературе уделяет лишь сотню. Вся же остальная площадь забита беллетризованной (и не очень) публицистикой. Причем такой, которая в былые времена существовала в виде кухонных ламентаций творческих интеллигентов — под поллитру, пачку сигарет и горючую слезу. Ответ на главнейший вопрос: «Куда катится Россия?» — складывался из ответов на два вопроса помельче: «Куда скатывается моя профессия?» и «Куда качусь я?».

Россия катится прямо в пропасть, это ясно. Почему? Потому что творческие профессии вырождается в попсу, а творца высокодуховного не подпускают к печатному станку (не выпускают на сцену, не допускают до кинокамеры, отнимают кисть и резец). Иными словами, падение в пропасть можно остановить. В принципе. Если подсказать госмужам верный подход. Иначе как они возьмут под крыло именно того творца — нужного и патриотичного? А не другого — гадкого, бесполезного для России. Или вообще скрытую контру?

Последний нюанс важен. Неотделимость творческих и госбезопасных проблем для Рыбакова—2000 выглядит аксиомой. Недаром ближе к финалу книги белокурые друзья и рыжие враги окончательно расставлены по полюсам. Омерзительный стукач клевещет на обаятельного героя в демократической прессе, существующей на деньги ЦРУ. Обаятельный герой разоблачает гнусного агента-двойника, который по указке из Лэнгли старается ослабить коллективный мозг нации. Двойника ловят общими усилиями интеллигента и гэбиста. На последних сантиметрах романа апелляции к государственному Левиафану достигают высокого накала. В ход идут прописные буквы и крупноблочный пафос. Выделяя местоимение «МЫ», романист желает Евгению Замятину, создателю известного романа, перевернуться в гробу. Фанфары. Финал. Есть соблазн кивнуть на Железного Феликса, попенять автору: «И ты, Брут, продался Конторе!» — и увязать выход романа с нынешним ползучим реабилитансом Лубянки. Не исключено, что Рыбаков, Дивов и им подобные лишь слегка забежали вперед. Что ж, литература, служащая силовым структурам, сегодня тоже востребована рынком. Хотя преобладает на прилавках пока еще не она…