Принцесса Иляна - [120]

Боярина звали Войко. Это был добрый светлоусый великан, а по рождению (чего Илона прежде не знала) происходил из тех же земель, что и священник, которому предстояло крестить её сына. И тот, и другой называли себя сербами.

По словам этого боярина, Илоне ни о чем не следовало волноваться, потому что все правила он знал хорошо. Он ещё не забыл, как крестил собственных детей, которые сейчас жили вместе со своей матерью в Эрдели.

Подтверждая своё знание обычаев, этот боярин показал Илоне подарки для своего будущего крестника: нательный крестик и белую крестильную рубашку, которые следовало одеть на ребёнка под конец совершения таинства, а также — одеяльце, шапочку и носочки.

Также этот боярин сказал, что одарить священника за труды должен именно он, а не семья «крещаемого». А ещё он при всякой возможности (которых было не так много, поскольку колыбель по-прежнему стояла в спальне Илоны) старался брать ребёнка на руки:

— Он должен считать меня за своего хорошего знакомца, а иначе, когда я буду держать его на руках в храме, испугается и раскричится.

* * *

Пока минуло сорок дней со дня родов, уже наступил май. Солнце светило и жарило по-летнему. Илона чувствовала это, когда, сопровождаемая мужем, пасынком, боярином Войкой и одной из служанок, несла маленького Михню в храм. Она часто жмурилась от яркого света и с лёгким беспокойством замечала, что ей сверху припекает даже сквозь белую ткань, прикрывавшую волосы и шею.

Почему-то вспомнилась прошлогодняя весенняя прогулка в дворцовом саду, во время которой Матьяш цитировал Овидия и говорил, что «кузине» непременно надо выйти замуж. Казалось, что с той весны прошла целая вечность.

Впрочем, Илона не успела об этом как следует поразмыслить, потому что идти до храма оказалось совсем не далеко. Они прошагали всего две улицы, и вот показалась маленькая площадь и то самое здание.

Храм сербы себе построили большой, но деревянный, а не каменный, как католический храм, который Илона посещала, но на этом отличия не заканчивались. Внутри этой деревянной церкви было темнее и сильно пахло благовониями. А ещё было очень необычно то, что алтарь отделили от остального пространства стенкой, сверху донизу увешанной изображениями святых и имевшей «врата» — двустворчатые двери.

Своего ребёнка Илона крестила впервые, но ей в своё время доводилось присутствовать на крещении чужих детей, католиков, поэтому теперь она с интересом смотрела на ритуал, совершавшийся перед «вратами», который был мало похож на то, что она видела прежде. Например, она впервые видела, чтобы священник дунул ребёнку в лицо. То, что после этого отец Михаил осенил её сына крестом и возложил руку на голову малыша, выглядело торжественно и красиво, но дуть... Слов, которые произносились при этом, Илона почти не понимала — понимала лишь то, что это молитвы.

Также необычно было то, что священник помазал елеем не только лоб Михни, но и грудь, ручки, спину и даже ножки, а крёстный отец помогал в этом, поворачивая младенца так и эдак. А ещё было удивительно то, что священник в самом конце священнодействия (когда ребёнка уже успели окунуть в купель, надеть ему крестик и рубашку) взял ножницы и отрезал малышу прядку волос на затылке.

Илоне, конечно, объяснили, что дуновение означает Святого Духа, мазать елеем тело сверху донизу является греческой традицией, а пострижение волос означает, что ребёнок становится рабом Божьим, но это всё равно выглядело удивительно и немного странно.

Когда ей наконец вернули малыша, он готов был заплакать, хотя до этого мужественно перенёс всё, что с ним совершали. Теперь от него тоже пахло благовониями, он как будто сроднился с этим необычным храмом, поэтому Илона, поправляя Михне воротничок крестильной рубашки, сказала:

— Чщщщ, моя крошечка. Теперь ты ортодокс, как и твой отец.

Домашний праздник по случаю крестин был скромный, потому что много гостей ожидать не следовало. Пришла Маргит с мужем, пришли и родители Илоны, но мать как будто использовала праздник в качестве предлога, чтобы прийти попрощаться. Улучив момент, госпожа Агота отвела дочь в уголок и сказала, что теперь совершенно спокойна за неё, поэтому в ближайшие дни уезжает обратно в Эрдели, а то в поместьях все дела расстроятся.

Также пришёл Иштван Батори, на сестре которого в своё время был женат дядя Илоны, Михай Силадьи.

— Ну, что ж, племянница, показывай ребёнка, — сказал гость, а когда Илона вместе с мужем отвели его в комнату, где стояла колыбель, то услышали: — Ух! До чего ж хороший мальчик-то получился! Крупный, крепкий. Пусть воином вырастет.

За минувшие сорок дней Михня действительно успел подрасти и окрепнуть, так что этих слов следовало ожидать, а затем Иштван чуть толкнул отца ребёнка локтем в бок и добавил:

— Хорошо же у тебя пушка стреляет! Меткий выстрел! А? — он засмеялся, но Илона покраснела до корней волос, тут же вспомнив, как нынешний гость прошлым летом на свадебном пиру говорил про наступательную стратегию для первой брачной ночи. Наверное, он про эту «пушку» и на пиру упоминал, и все гости хохотали... Ужас!

«Впрочем, — вдруг подумала она, — было бы хорошо, если б дядюшка Иштван не только напомнил моему мужу о давнем успешном сражении, но и призвал снова ринуться в бой. Возможно, мой муж бы послушал. Они ведь хорошие приятели».