Принцесса для императора - [17]

Вскоре передо мной раскидывается столица — город, в котором мне больше нет места.

Город, в котором мне негде прятаться.

Не представляю, как быстро добраться до дома.

Стоит ли возвращаться к Октазии?

***

Боль, отзываясь на прикосновение иглы, огнём бьётся вдоль пореза у темени, живо напоминает о кочевых годах, кровопролитных битвах и походах. Кажется, стоит закрыть глаза, и окажусь в горячей юности. Первый шов мне накладывали в девять, тогда на караван напали кочевники соседнего племени, и я впервые убил человека — юнца, едва не отрубившего мне руку. Тогда было страшно, из-за раны я две недели провалялся в лихорадке, но сейчас это воспоминание вызывает улыбку и тоску по давно минувшему.

Холодная мазь, накладываемая лёгкими умелыми пальцами, забирает боль, и воспоминания гаснут. Я остро ощущаю себя в своей золотой спальне с львиными и зебровыми шкурами на полу, со статуями богов из чёрного дерева, с узорами вышивок.

В открытые балконные двери и окна слышатся короткие, резкие приказы. Значит, Мун ещё не поймали. Бросаю короткий взгляд на диадему: в глубине камня ещё мерцает искра, но сиять ей осталось недолго.

— Через неделю вы даже шрама не нащупаете, — скрипуче объявляет Эгиль. — Рекомендую покой.

Можно подумать, я могу быть спокоен, пока принцесса не окажется здесь.

— И… — Эгиль складывает разложенные на столе принадлежности в сундучок. — Мне кажется, у вас всё же сотрясение. Постарайтесь больше лежать. И никаких верховых прогулок. Никаких тренировок. Покой и ещё раз покой.

Он поджимает тонкие губы, проверяет пробки баночек. Я знаю, что у меня сотрясение, но старался скрыть этого, чтобы избежать такого вот старческого брюзжания. Не выдерживаю:

— Я после того, как меня ростовым щитом по голове огрели, на штурм крепости ходил — и ничего.

— Тогда вы не были Императором, — царственно замечает Эгиль. — Сотрясение у какого-то старшины варваров — пустяк, сотрясение у Императора — головная боль всей страны.

— Но голова-то одна, — неохотно откидываюсь на подушки.

Комната немного кружится. Тело радостно предаётся недомоганию. Ворвись сюда десяток убийц, недомогание бы как ветром сдуло, но в покое всё кажется во сто крат тяжелее.

— Скорейшего выздоровления, — кланяется Эгиль.

Подхватив сундучок с инструментами и снадобьями, он покидает спальню. Смотрю на потолок в узорах теней и жду.

Всё это время принцесса была под боком.

Я мог бы её уже найти, если бы не поверил её словам, что она родилась во втором году, не списал бы её более взрослый вид на раннее развитие.

О ужас: я мог потерять её навсегда, если бы Ильфусс до неё добрался. Как хорошо, что я заглянул к Октазии, как замечательно, что именно вчерашнюю ночь я выбрал для похода к Викару, как замечательно, что тот обрушил дома…

Морщусь, стискиваю кулаки:

— Вот я идиот!

Викар же признался, что не я был причиной обрушения домов: он лишь хотел изменить мой маршрут, чтобы я помог принцессе! Он не мог разрушить дом достаточно аккуратно, чтобы придавить только Ильфусса, поэтому воспользовался мной. И потом снова обрушил дом, чтобы я оставил Мун в покое. Паршивец!

Тяжело дыша, разжимаю кулаки. Ничего, теперь всё изменится.

Тихий стук в дверь.

— Входите.

Накручивая седую бороду на палец, Фероуз проскальзывает внутрь. По лицу вижу, что дело плохо.

— Похоже, во дворце её нет. Словесное описание разослано всем стражам, город обыскивают. Здесь тоже не прекращают её искать, но… молодая светловолосая девушка, даже с жёлтыми глазами, не слишком надёжное описание для города, наводнённого её ровесницами со всей империи.

— Подожди здесь, — поднявшись, беру подсвечник.

Прохожу мимо Фероуза, мимо караульных у моей двери, дальше по коридору. Дворец наполнен суетливым шумом, и стены пляшут, но я выхожу на потайную лестницу. Путь на башню как никогда тяжёл из-за нарастающей боли в висках. Танец огненных бликов усиливает ощущение нереальности происходящего, и в верхнюю комнату я вваливаюсь злой и измученный.

Вдоль каменных стен полно картин и набросков, столики завалены рисунками, красками, бумагой и свитками, но я иду к мольберту.

С тёмного фона, будто выплывая из тьмы, смотрит Мун. Утром я слегка подправил губы, подбородок и волосы, краска ещё не просохла. И я так и не определился, рисовать её в платье или с обнажённой грудью, но для опознания нужно именно лицо.

Стискиваю подрамник и тащу вниз, радуясь, что поддался вдохновению. Ступеньки пару раз дёргаются под ногами, но из похода я выхожу победителем, снова миную коридор, стражников, всучиваю портрет Фероузу.

— Ищи, — возвращаюсь на кровать.

Кошусь в сторону Фероуза. Он задумчиво смотрит на портрет, в голосе изумление мешается с неуверенностью:

— Это… ты… нарисовал? — Он поднимает на меня округлившиеся глаза. — Сам?.. Э?

— У меня слишком много свободного времени, — подкладываю ладони под затылок и смотрю в потолок. Сердце бьётся глухо и часто. Некоторые удачные работы я вешал во дворце, но ни разу не признавался в своём авторстве. Никому не показывал вот так, сознаваясь, что сам сидел с кистями и красками. Даже тем, кого расспрашивал об искусстве живописи. — Надо же чем-то себя занимать.