Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами - [23]

Тебе давно пора обосноваться в Вене.

Ф. Г. Головкин принцу де Линю

Прощание с Теплице [203]

Долины мирные, пора покинуть вас,

Здесь Эпидавра бог, Церера и Помона

Обильной жатвою мне радовали глаз.

Здесь Линь[204] из года в год поет неугомонно

На ложе лавровом и славу, и любовь.

Увы, не стану я идти вслед за Титиной[205],

По тропам, средь цветов блуждая вновь и вновь,

Обласканным не быть мне милою Кристиной[206].

Советом, дружбою меня не ободрят

Клари, отец и сын[207]; на радость неизменно

Всем жителям они здесь с кротостью царят.

Прощаюсь я с тобой, предел благословенный,

Где в неге, посреди бесхитростных забав

В однообразии нам все как будто внове,

Где чудом я обрел желанное здоровье,

К истоку радостей живительных припав.

Одно мгновение — и милый сон умчится.

В то время, как пишу, мой приговор вершится.

Порой с трудом взойдя на гребни ближних гор,

В восторге я смотрел, как дивная природа

Бескрайний, красочный являла мне простор.

И, на гранитный трон воссев близ небосвода,

Я тучные стада и подданных считал,

Потоки направлял в безводные долины,

Изгибы ручейков и пашни рисовал,

Повелевал разбить цветущие куртины,

Да служат яркими границами садов,

И, оплетя стволы, как стройные колонны,

Простым венком чело украсив пастухов,

Сияют их цветы в беседке затененной.

И ум, и сердце я всегда звал на совет,

Я правил как отец и, жизнью умудренный,

Знал, что достаток, вкус, без коих счастья нет,

Всегда украсят мой приют уединенный.

Порой минувшего найти желая след,

Я с трепетом вступал в священные дубравы,

Где словно времени остановился ход

И в сумерках донжон, свидетель ратной славы,

Нам достопамятный урок преподает.

Я в ужасе бродил под сводами меж терний,

Где видятся вожди, поверженные в прах;

Я слышал стоны их, я вопрошал их тени

И словно с ними жил в промчавшихся веках.

Развалины сих стен со мною говорили,

От эха гулкого я, вздрогнув, замирал

И, воздохнув о тех героях, что почили

Во мраке гробовом, скорее прочь бежал.

Порой хотелось мне вернуться в наши годы.

Как не восславить нам героев наших лет!

Я легендарные воспоминал походы

Того, кто множество здесь одержал побед[208].

В полях Богемии его влекомый славой,

Я шел за Фридрихом, что путь мой направлял.

Он, на поверженных взирая величаво,

Увенчан лаврами, победы воспевал.

Порой во власти дум и вдохновенной лени

В мой тихий уголок укрывшись ото всех,

Свободный от страстей, иллюзий, заблуждений,

Не внемля голосу соблазнов и утех,

Богине мудрости я посвящал занятья,

В воспоминаниях отраду находил,

Старался разумом прошедшее объять я

И мысль свою в слова облечь по мере сил.

Но чаще, признаюсь, я с лирой на поляне,

Увенчан лозами, утехи воспевал,

Всей нашей жизни цель, единое желанье,

И гармоничный звук округу чаровал.

Порхали стаи птиц и волновались воды,

Расцветшие цветы овеивал зефир,

И, славя радость, я был братом всей природы,

Для наслаждения тогда жил целый мир.

Промчалось все, уж нет Цереры и Помоны;

Светило дня от нас уходит на ночлег,

Из сумрачной дали подули аквилоны

И скоро гребни гор покроет белый снег.

Земля обнажена. Природа, коченея,

Теряет прежний вид в печальном полусне.

Свои целебные источники Гигея[209]

Скрывает медленно в скалистой глубине.

Пора прощаться мне с утехами, венками,

Час увядания, бесславья настает.

Быть может, буду я, увы, забыт друзьями.

Что ж мне останется? Унынья тяжкий гнет.

Принц де Линь. Ответ на прощальные стихи господина графа Головкина [210]

Пора с прелестными проститься вечерами,

Венчавшими все дни, подаренными вами.

Искусства — в трауре, умелый карандаш

Не набросает нам окрестностей пейзаж.

Изящный клавесин, чье стройное звучанье

Сопровождало столь привычно голос ваш,

Отныне предпочтет унылое молчанье.

Готовы наши все источники застыть

И нас горячих ванн и радостей лишить.

То кресло, в коем вы всегда по окончаньи

Игр Талии о них судили, пустовать

Останется. Перо, что гения призванью

Служа, все грани чувств могло передавать,

Конечно, выскользнет из слабых рук другого.

Да кто бы вашего пера коснуться смел?

Вы в неге, в праздности вершите столько дел!

И тем катаниям не повториться снова,

Которыми развлечь был вас любой готов.

Одни усталые возницы будут рады

Распрячь блистательных, горячих скакунов

И ваш отъезд почтут нежданною наградой,

А нам всего на миг без вас остаться жаль.

Итак, блеснет заря и унесет вас вдаль.

Нас обрекаете на мрачные стенанья,

Нам оставляя скорбь и наши души раня!

Напрасно силюсь я унять мою печаль.

Порою обходя окрестные долины,

Встречая груды скал, пастушек и руины,

Умели вы смягчить их хладные сердца.

Чарует нас ваш дар писателя, чтеца!

Ваш вкус, любезный граф, для нас — законодатель.

Вы — мой учитель, друг, а я — ваш обожатель!

Взгляните на Кристин, внемлите их слезам

И, умоляю вас, скорей вернитесь к нам.

Графу Головкину; прикреплено к его собранию стихов

Немило слово мне германское штамбух,

Альбом латынью режет слух.

А в книге сей писать не всяк решится.

Ужель мне о тебе суждения лишиться?

Нет, нет, упрочу память чувств и дум,

Приязни прочной здесь навечно.

Головкин в сердце у меня. А вкус и ум —

В согласии с сей склонностью сердечной.

Принц де Линь графу Федору Головкину

В ответ на весьма прелестные стихи [211]

Нет, нет, не думайте, что жалкий фимиам