Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина - [24]

Александрина Муравьёва

Никиту Муравьева приговорили к 20 годам каторги и Александрина сразу же стала добиваться разрешения следовать за мужем в Сибирь. Еще до получения ответа она поехала на ближайшую к Петербургу почтовую станцию, чтобы встретиться с Никитой, отправлявшимся в ссылку по этапу. Двухчасовая беседа с осужденным показала, что на царские милости надеяться бесполезно, но уже ничто не могло поколебать ее решение. Ее не остановили ни требование ехать в Сибирь без детей, ни подписка, в которой правительство предупреждало «о возможных оскорблениях от людей самого развратного и предосудительного класса», ни угроза, что родившиеся на каторге дети поступят в казенные крестьяне. Как только Николай I высочайше соблаговолил дать разрешение, она отправилась в далекую, страшную и тогда еще совсем незнакомую Сибирь. Перед отъездом с ней встретился Пушкин. Крепко сжав ее руку, он сказал: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество: я не стоил этой чести». Затем Александр Сергеевич передал Муравьевой рукописи своих стихотворений и попросил вручить их ссыльным. О том, как декабристы приняли послания поэта свидетельствует не только знаменитый «Ответ» Одоевского, но и слова Пущина: «Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу подзывает меня к частоколу А.Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукою было написано:

Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил.

Молю святое провиденье,

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских, ясных дней.

Отрадно отозвался во мне голос Пушкина. Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнании. Увы, я не мог даже пожать руку той женщины, которая спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, быть может, другим людям и при других обстоятельствах, а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось».

Приехав в Читу, Александрина купила дом, надеясь, что будет жить там с мужем, но заключенным запрещалось покидать тюрьму, а с женами они могли встречаться только два раза в неделю, да и то в присутствии дежурного офицера. Около года А.Муравьева оставалась единственной женой декабриста в городе и на нее ложилась огромная работа по уходу за товарищами мужа. Она делала все что могла, даже в ущерб здоровью. В совершенно необычных для себя условиях Александрина не потеряла присутствия духа: она не только научилась шить и готовить, но при необходимости колола дрова, топила печь и ходила за водой. Она была настоящим ангелом-хранителем каторжан. По ее просьбе для Бестужева присылали краски, для доктора Вольфа-лекарства, а для тех, кто хотел пользоваться ее библиотекой – русские и иностранные журналы. «В делах дружбы она не знала невозможного, все ей было легко», – вспоминал Пущин.

Однажды Александрину оскорбил пьяный офицер. Она вскрикнула и на ее крик сбежались все декабристы, в числе которых был и ее брат. Они схватили надсмотрщика. Тот позвал на помощь. Вспыхнул конфликт и заключенные прекрасно понимали, каковы могут быть его последствия. У них еще свежа была в памяти казнь их друга, которого расстреляли за одно только «умышление к бунту», но каждый из них готов был пожертвовать жизнью ради Александрины.

В 1830 году декабристов перевели в Петровский завод, где специально для них по проекту, утвержденному Николаем I, был построен каземат. Он являл собой страшный памятник самодержавию и сам по себе мог служить исчерпывающей характеристикой русского императора. Тюрьму построили на болоте и она оказалась настолько сырой и холодной, что даже в сентябре печь приходилось топить два раза в день. Камеры нельзя было проветривать, поскольку в них не было окон, а искусственное освещение требовалось и днем и ночью. В этих каторжных норах декабристам разрешалось жить семьями, но без детей. Для Александрины это было тяжелым испытанием. «Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности, – писала она отцу, – у меня душа болит за ребенка, который остается один. С другой стороны я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь видеть его только три раза в неделю, хотя бы даже это ухудшило наше положение, что вряд ли возможно.

Если бы нам дали детей в тюрьму, все же не было бы возможности их там поместить: одна маленькая комнатка, сырая и темная и такая холодная, что мы мерзнем в теплых сапогах, в ватных капотах и колпаках».

Между тем из дома приходили новости одна печальнее другой. Через три месяца после отъезда Александрины в Сибирь, у нее умер сын, через два года – мать, еще через три – отец. Девочки, оставшиеся у свекрови, болели. В Петровском заводе умерло два младенца, а третья, Софья, была настолько слаба, что все время держала мать в напряжении. Щедро отдавая весь жар своей души окружающим, Александрина быстро расходовала внутренние силы. В 1832 году она простудилась и стала таять на глазах. Несколько дней она не вставала с постели, а почувствовав приближение смерти, захотела проститься с дочерью. Узнав, что девочка спит, она попросила принести любимую куклу Софьи и поцеловала ее. «Ну вот, теперь я как будто саму Софьюшку поцеловала», – сказала Александрина. Это были ее последние слова.