Прикосновение зла - [10]

– Я не умею читать. Так что приведите сюда того, кто умеет, и кого я знаю, чтобы он мне...

Это было уже слишком. Я толкнул Марию в грудь открытой ладонью так сильно, что она плюхнулась задницей на землю. Она заверещала с искажённым ненавистью лицом, и тогда я перешагнул порог и пнул её носком сапога под рёбра. Она подавилась воздухом, и крик умолк. Я всё ещё слышал женщину со второго этажа. На этот раз, к счастью, она только стонала, и каждый стон был отделён от другого солидным интервалом.

– Может, вы всё-таки поверите, что я инквизитор? – Ласково спросил я. – Так нам легче будет прийти к согласию.

Она с трудом встала, покашливая и стеная, хотя я ударил её не настолько сильно, чтобы причинить вред. Меня лишь удивило то, как сильно она побледнела. Могло показаться, что через минуту она без сознания рухнет на пол, настолько неестественна была эта бледность. Однако когда она посмотрела на меня, уже стоя, и я увидел её взгляд, то начал думать, не бросится ли она на меня, метя когтями в глаза. Не бросилась.

– Сразу бы так. Заходите, – сказала она неожиданно вежливо.

Что она имела в виду? Что я, как только она открыла дверь, должен был дать ей по морде? В конце концов, инквизиторы – люди вежливые, а я принадлежал к наивежливейшим из них.

Сени были грязными и замусоренными, комната была не лучше. На пол были брошены два порванных тюфяка с торчащими пучками соломы, столом служила доска, поставленная на два чурбака, а стулом кое-как сколоченный сундук, пугающий торчащими по бокам искривлёнными головками гвоздей. Короче говоря, в этом доме бедность бросалась в глаза. Короче говоря, этот дом был не только беден. Видывал я дома бедняков, которые, однако, пытались в меру своих скромных возможностей поддерживать порядок. Бедняком становятся по воле Господа, неряхой же только по собственной лени. Мария Грольш оказалась наглядным и весьма достойным примером неряшливой женщины. Даже стены в её доме были грязно-серыми, покрытыми потёками и полосами сажи, с буйными наростами грибка.

– Присаживайтесь, добрый мастер – умильно заворковала она. – Может, съедите чего-нибудь или выпьете?

Конечно. Именно ради этого я пришёл в эту халупу. Ради изысканного ужина, сдобренного благородным напитком.

– Я пообедал, – буркнул я.

Я уселся на сундук, прежде проверив, что гвоздь или заноза не воткнётся мне в задницу.

– Ты приходила к Эсмеральде Пляйс, так? – Я сразу перешёл к сути дела, которое привело меня сюда. – Часто там бывала?

– Очень часто. Как хорошая соседка, расспросить что и как...

– А потом тебе запретили туда приходить, потому что ты украла серебро, не так ли?

– Ничего я не крала! – Она завопила так, что у меня зазвенело в ушах.

– Тогда, может, твой байстрюк?

Она уставилась на меня таким взглядом, что если бы взглядом можно было поджигать, то я превратился бы в горстку пепла. Кадык на её морщинистой гусиной шее летал вверх и вниз.

– Никакой он не байстрюк, – сказала она странно спокойным голосом. – Его отец умер. И он ничего не крал! – Она недолго продержалась в этом наигранном спокойствии и опять заорала: – Мы бедные, но честные!

– Ты оплевала госпожу Пляйс. Прилюдно оскорбила её на улице. Почему?

– Потому что она людей обманула! Говорила, что я воровка. А я свои права знаю, и никому не уступлю.

– Ты была очень зла на госпожу Эсмеральду, не так ли? И чего ты ей желала? Всего плохого. Или не просто желала? – Я схватил сухой сгиб её руки и сжал его так, что она вскрикнула. – Может, ты сотворила колдовство? Может, накладывала сглаз? – Я усилил хватку, и она скорчилась от боли. – Мне забрать тебя на допрос? Хочешь, чтобы я показал тебе инструменты? А может, я прикажу допросить твоего сына? И скажу ему, что он должен страдать за то, что его мать делала людям гадости? Хочешь, чтобы твой ребёнок рыдал в муках, расплачиваясь за твои грехи?

Она упала в обморок. Просто потеряла сознание и упала под стол. Я выругался и отпустил её бессильную руку. Честно говоря, не такой реакции я ожидал, я надеялся, что, возможно, в гневе или в страхе она выкрикнет на слово-другое больше, чем надо. А эта сучка попросту сбежала от разговора. Теперь она лежала, сверкая белками глаз, с застывшим лицом и далеко откинутой назад головой, так далеко, что под мостом её шеи промаршировала бы, наверное, целая армия крыс. Если бы не тот факт, что в этой хибаре, похоже, даже крысы передохли.

Я огляделся вокруг. Нашёл кувшин с отбитой ручкой и заглянул в него. Внутри было немного воды, и я выплеснул её ей в лицо. Губы Марии Грольш судорожно задвигались, а радужки вернулись на положенное им место. У меня не было при себе нюхательных солей, поэтому я заменил лечение пинком в плечо.

– Вставай, и хватит тут шутки шутить, – приказал я сурово. Она застонала и обратила взгляд в мою сторону.

– Умоляю. Не трогайте моего сыночка. Умоляю вас, добрый мастер, не трогайте его... – По её иссохшим щекам потекли слёзы.

Вы поглядите, даже такое жалкое создание как она имело какие-то человеческие чувства.

– Ты должна мне всё рассказать, Мария, – сказал я более ласковым тоном, поскольку понял, что настало время, чтобы горечь побоев и угроз подсластить вежливостью. – Ведь я тебе не враг, я лишь желаю раскрыть тайну несчастной смерти твоей соседки. И если ты мне поможешь в этом богоугодном деле, у меня, возможно, найдётся для тебя нечто большее, чем доброе слово.