Приключения Вернера Хольта. Возвращение - [158]

— Ты так о ней говоришь, что мне остается спросить, чего, собственно, тебе от меня нужно? Ты меня просто информируешь или ищешь совета?

Хольт задумался.

— Видишь ли, существуют понятия справедливости и несправедливости. Я имею в виду не старые, изжившие себя правила морали. Я говорю о тех человеческих качествах, которые каждый должен в себе воспитать.

— Я тебя понимаю, — сказал профессор. — Но если тебе самому не ясно, что ты несешь ответственность за девушку, то я вынужден по справедливости усомниться в твоих человеческих качествах.

— Вот это я и хотел от тебя услышать, — сказал Хольт. — Теперь я знаю, что именно сознания ответственности мне до сих пор отчаянно недоставало. Сейчас у нас, когда речь заходит об отношениях мужчин и женщин, все сводится к зубоскальству и анекдотам, словно это своего рода спорт; говорят еще о судьбе, о чуде или поисках наслаждений. Никто никогда и не заикнется об ответственности… — Хольт снова задумался. А потом спросил: — То, что зовется любовью, отец… Если серьезно захотеть, можно этому научиться?

— Ты задаешь трудные вопросы. Впрочем, я не сомневаюсь, что один человек может научиться у другого тому постоянству чувств, которое крайне необходимо всякому, кто хочет добиться в жизни каких-то серьезных свершений.

Хольт с благодарностью взглянул на отца.

— Мне очень хочется показать тебе Ангелику, — сказал он вставая.

Профессор кивнул.

— Осенью все вы меня покинете, — сказал он. — Ты, Гундель и доктор Церник… У меня здесь станет непривычно тихо…

Хольту не терпелось увидеть Ангелику и поговорить с ней, хоть они условились лишь на завтра. Чем ближе подходил он к ее дому, тем больше замедлял шаг, спрашивая себя, готов ли он отныне искать счастья лишь в университетских аудиториях, в том царстве разума, куда перед ним открылись двери, в напряженном труде. Отец его нашел счастье в работе, Юдит — в борьбе за освобождение своего класса. Допрашивая себя с пристрастием, Хольт приходил к заключению, что готов следовать их примеру. До сих пор одного ему недоставало — быть смертельно несчастливым. Теперь он и это испытал: утрата Гундель была для него таким несчастьем. На место мечтаний пришла ответственность.

На этот раз Хольт никого не встретил на лестнице. Он постучался. Дверь отворила бабушка Ангелики, крепкая еще старуха в сером фартуке. Маленькая, худенькая, с жидкими седыми волосами, она опиралась о метлу, и метловище, подобно копью, задорно торчало над ее головой. Стоя в дверях и преградив ему метлой дорогу, она спросила низким баритоном:

— Кого вам?

В этой старухе было что-то внушительное, воинственное.

— Мне хотелось бы поговорить с Ангеликой, — сказал Хольт учтиво.

— С Ангеликой? — переспросила бабушка, повысив голос, и, сунув руку в карман фартука, решительным движением вскинула на нос пенсне. — Ага! Он самый! — протянула она, смерив Хольта взглядом. — Темные глаза и темные волосы, рожа нахальная, ходит в одной рубашке, двадцать лет… Он самый! — Чем больше она повышала голос, тем он становился басовитей. — Соблазнил девочку и еще смеешь на глаза казаться! Негодяй ты!

— Но… зачем же так кричать? — пытался он ее урезонить.

— Кто это кричит? — завопила старушка громче прежнего. — Вы еще не то услышите — узнаете, как я кричать умею! — Однако отступила и большим пальцем указала в глубь квартиры. — Входите! А уж там я с вами поговорю по-свойски!

Она захлопнула дверь, ввела его через жилую кухню в прилегающую каморку, захлопнула и эту дверь и тут напустилась на Хольта:

— Чего вам здесь нужно? Давно пора смотать удочки! Для того ли я из себя тяну жилы, посылаю девочку в дорогую школу, чтобы этакий шалопай ее с пути сбил? Грызусь с опекуном, он давно норовит ее из школы взять, а теперь бедняжку из-за вас грозятся из школы выгнать. А-а-а! — снова взвыла она и угрожающе замахнулась метлой на Хольта. — Девчонка все глаза себе выплакала из-за такого мерзавца! А тут еще лиходей-опекун долбит ей: ты меня опозорила, срамница! И у тебя еще совести хватает являться сюда и пялить на меня свои бесстыжие зенки!

Она снова двинулась на Хольта, да так грозно, что он невольно отступил в угол.

— Что вы с ней сделали, с бедняжкой? Чего такого ей наврали, что она вовсе ума решилась, как уломали ее, что она усвистала с вами на целых три дня? И даже ночной рубашки не прихватила! Поглядите на меня! Сорок один год была замужем, но, думаете, мой покойник хоть раз видел меня без сорочки? И книгу-то какую печальную ей подарили, бедняжка мне читала вслух, неужто не нашли какую повеселей? Знаю я ваши хитрые повадки, это чтоб ребенок вас во всем слушался! Ну-ка, проваливай! Ты такой девчонки и не стоишь!

Ярость ее тем временем иссякла, она заговорила потише.

— Чего вам нужно от Ангелики?

Хольт не знал, что делать. Он боялся, как бы старуха опять не раскричалась. Поэтому он сказал осторожно:

— Если разрешите, я хотел бы познакомить ее с отцом.

— С каких это пор вы спрашиваете разрешения? — огрызнулась старуха. — А кто он будет, ваш отец?

— Профессор, преподает в здешнем университете.

— Знаем мы этих голодранцев! — заворчала бабушка. — Сапоги каши просят, а перед нашим братом пролетарием задирают нос! Вы мне не вкручивайте, я шестнадцать лет квартиру у профессора убирала, я-то знаю! — Но она уже не так сердито смотрела на Хольта. — А ведь вы, как я погляжу, не такой пижон, как этот Эгон! Я еще как-нибудь выплесну на него помойное ведро! — И старуха раскатисто захохотала. — А для чего вы хотите показать девчонку отцу?