Так что же с ним стряслось?» — «Кокнули его, прикончили, убили, вот страх-то, правда? Говорят, бандиты забрали у него на квартире три полных мешка золота в слитках, а на слитках штемпеля Рейхсбанка!» — «Золото в слитках? Что за чушь! Русские все подчистую выгребли, здесь днем с огнем не сыщешь золота в слитках!» Бернгард прав, откуда здесь быть золоту в слитках! Трофеи, репарации… А вот забасил Шнайдерайт: «…Советскому Союзу даже в малой доле не возмещены огромные разрушения…» Фрау Томас обиженно: «Нет, было золото в слитках, было, сестра слышала от старика Тиле, он живет рядом с братом зубного врача». — «Ну ладно, золото так золото, а теперь, как говорится, приятного аппетита!» На первое и на второе пустая баланда из сушеных овощей с примешанной для густоты тертой картошкой, доктора Бернгарда даже передергивает. «Помои какие-то!» Видать, не голоден, у него, говорят, три десятка кроликов. «В Крейцнахском лагере были бы рады таким помоям!» Шнайдерайт одобрительно кивает, а на что оно мне, его одобрение! «Вы думаете, русские лучше кормили?» Ну вот, обрадовал Бернгарда. Тут что ни скажи, кто-нибудь да будет злорадствовать, уж лучше держать язык за зубами. Опять Шнайдерайт забасил, целый доклад читает, он же не у себя в бараке: «…фашисты уничтожили все посевы…» Как будто никто этого не знает! Две ложки жареного картофеля, и бас смолкает, а ест-то как! Тарелка в левой руке, нож в правой, и ест с ножа! Чай из листьев ежевики; все достают сигареты и трубки. Мюллер слова еще не сказал, сунул в рот окурок сигары и делает знак фрейлейн Герлах — пусть приготовит блокнот для стенограммы. От ее карандашей и так уже остались одни огрызки. Самое время исчезнуть, «…может, соблаговолите исчезнуть?» Что? Что сказал Бернгард? «Молодой человек, — обращается Бернгард к Шнайдерайту, — не соблаговолите ли исчезнуть? Мы будем обсуждать внутризаводские дела, посторонних они не касаются!» Ну, уж это чересчур… Посмотрим, посмотрим! Мюллер глядит на Бернгарда, отводит взгляд и спокойно говорит: «Товарищ Шнайдерайт — председатель производственного совета и, как представитель рабочих, будет теперь участвовать во всех наших совещаниях». Исчерпывающее объяснение. «Что вы этим хотите сказать?» Уж не собирается ли Бернгард спорить с Мюллером? «Вам требуется подкрепление? Что касается производственного совета, я лично не нуждаюсь ни в каких производственных советах и вообще не нуждаюсь в советах, я сам себе советчик, предоставляю другим получать советы из Москвы…» — «Перестаньте молоть вздор!» Отец рассердился не на шутку. «Вздор? Этак, господа, сюда завтра явятся печник, вахтер да любая уборщица!» Это Бернгард крепко, но тут он перегнул. Правда, Шнайдерайта не мешает проучить; ведь надо же так нахально усесться рядом с Гундель! «Господа! До порога и ни шагу дальше! — красноречивый жест большим пальцем через плечо на дверь. — То, что мы здесь говорим и решаем, вас, молодой человек, никак не касается, а потому либо вы сейчас же отсюда исчезнете, либо…» — «Либо?» По лицу Шнайдерайта видно, что он и не помышляет уходить. «Либо исчезну я». Черт побери, Бернгард не шутит, он встал, застегивает куртку на все пуговицы. «Решайте, господа, однако подумайте, кто вам нужнее: я или вон тот товарищ». Молчание. Все против Бернгарда; он не должен им уступать, посмотрим, кто сильней. А Гундель схватила Шнайдерайта за руку, будто хочет его защитить. Неужто стул рядом с Гундель так и не освободится? Надо поддержать Бернгарда, кивнуть ему, что ли; подбодрю его, пожалуй. Да, он заметил. Но тут вмешивается Мюллер, моргает Шнайдерайту, задумчиво трет подбородок, спокойно говорит: «Нам без вас туговато будет, господин Бернгард, но если вы это всерьез, что ж, не смеем вас удерживать». Сражен! Бернгард сражен. Оцепенел. Почти со стоном: «Это что значит, вы меня увольняете?» Да он попросту глуп! «Хватит! — Отец потерял терпение, хлопает ладонью по столу. — Хватит глупостей! Никто не собирается вас увольнять. Это вы грозились уйти, если председатель производственного совета не выйдет из комнаты, а он отсюда не уйдет, понимаете? Никто не примет ваш ребяческий ультиматум, да это и не в нашей власти — приказывать производственному совету. Ну как, дошло до вас наконец?» — «Что вы так кричите? — Это уже отступление. — Я прекрасно вас слышу, незачем кричать!» Ну вот, Бернгард опять сел на место. Да, ему неловко, очень, должно быть, неловко делать вид, будто ничего не случилось, как ни в чем не бывало открыть записную книжку и брюзгливо сказать: «Может быть, приступим наконец!» А Блом простодушно, во всю глотку хохочет. Он еще не знает Бернгарда! Злобный взгляд Бернгарда. Блом испуганно притих. А Шнайдерайт сидит рядом с Гундель, разве что побледнел чуть-чуть, но держится даже увереннее, чем обычно. Он не вышел посрамленный из комнаты, нет, никто не вправе вышвырнуть его отсюда — вот что ясно написано у него на лице.
По счастью, все это нисколько не интересует Хольта, ни в коей мере его не касается. Со Шнайдерайтом у него нет и не может быть ничего общего. Случай забросил его сюда, и он безучастно слушает, как Мюллер сообщает, что ни управление железных дорог, ни кто другой не в состоянии до начала зимы восстановить заводскую ветку, что на стареньком грузовике не обеспечишь завод углем, что имеющихся запасов до рождества еще хватит, а потом крышка, и тому подобное. Нет, все это в самом деле не интересует Хольта, сколько бы они ни рассуждали, сколько бы Хаген ни прикидывал на счетной линейке потребность в угле, а Шнайдерайт ни постукивал карандашом по блокноту. «Может, самим исправить ветку?» — «А разрушенный мост через реку?» — спрашивает отец. Но тут встревает Блом. Как он оживился, взволновался, странный все-таки человек! «Разрешите мне. Сама по себе постройка такого моста не представляет никаких трудностей!» Мюллер обращается к Блому: «Скажите прямо, можем мы своими силами построить ветку и мост?» Блом, сразу видно, загорелся и вместе с тем остался холоден и трезв. «Если вы разрешите вопрос со стройматериалами, договоритесь со строительной конторой о рабочей силе…» — «Со строительной конторой? — Это бас Шнайдерайта. — К чему стройконтора? Сами сообразим!» Вот бахвал! Но Блом кивает, Мюллер кивает, а отец говорит: «Давайте уж все подробно обсудим. В ближайший месяц дел у нас будет по горло…» А ты, как отверженный, бесцельно убиваешь дни, ходишь в школу, чтобы тебя оставили в покое, не знаешь, что с тобой будет, не видишь пути, и всегда и всюду ты чужой.
