Приключения Ромена Кальбри - [17]

Согласен с вами, что такие люди редко бывают счастливы, но зато они при случае бывают способны и на геройские поступки! Все зависит от того, как сложится дальнейшая жизнь вашего сына.

— Вот в этом-то все мое несчастье, что его тянет куда-то вдаль, и что он ищет чего-то необыкновенного, а это его отнимет у меня рано или поздно.

— Не огорчайтесь, — утешал ее г-н Бигорель, — иногда такие характеры делают много хорошего на свете!

Но матушку мало успокаивали такие речи, — она видела одно, что ей предстоит в будущем разлука со мной, что она может так же легко потерять в море сына, как она потеряла мужа, и это приводило ее в отчаяние.

Я же, со свойственным детям эгоизмом, совсем не думал об этом и даже не останавливался мыслью на том, что я ей постоянно отравляю жизнь мыслью о моем будущем.

Я был бы совершенно счастлив и доволен своей жизнью у г-на Бигореля, потому что — разлуку с матерью переносил легко, да и виделись мы часто, — только одно маленькое обстоятельство нарушало мое полное благополучие.

Г-н Бигорель особенно интересовался жизнью птиц. Он серьезно уверял нас, что у птиц есть свой особый язык, только люди не обращают на это должного внимания. Он даже составил словарь странных звуков, напоминающих птичье чириканье, и непременно хотел, чтобы я выучил этот словарь и вместе с ним записывал отдельные звуки, а потом подбирал бы к ним слова. Меня нисколько это не занимало; я считал занятия словарем скучным вздором, и Суббота втихомолку мне в этом сочувствовал.

Из-за этого птичьего языка у меня происходили неприятные столкновения с моим добрым учителем. Он всякий раз сердился на меня «за мое невежество и тупость», как он называл мою неохоту изучать птичий язык, а я, со своей стороны, начинал плакать, как только дело доходило до «словаря», и уроки наши не подвигались вперед ни на шаг.

Я положительно не мог допустить мысли, чтобы чириканье птиц имело какой-либо смысл. Но теперь я очень сожалею, что запомнил всего несколько звуков, потому что словарь этот был нечто необычайно любопытное и оригинальное.

— Послушай, Ромен, — начинал г-н Бигорель, пытаясь меня убедить. — Мы же чувствуем и понимаем музыку, которая написана без слов, отчего тогда не допустить, что птицы не понимают и нас и друг друга. Отчего собаки и лошади отлично понимают нашу речь!

Я ничего не мог ему возразить, но птичий словарь ненавидел от всей души.

— Мать твоя боится, что ты сделаешься моряком, и она по-своему права. Служба эта мне тоже не нравится во многих отношениях. В юности человека манит даль и неизвестность, а потому он и набрасывается на нее с восторгом — это ничего ровно не доказывает. Большинство моряков скоро разочаровываются и с отвращением заканчивают морскую службу в сорок лет. В жизни моряка есть много и грубого и бессмысленного. Что за радость тянуть лямку простого матроса — чернорабочего, единственным развлечением которого служит пьянство в трактирах от Рио-Жанейро до Гавра и на всех больших стоянках. Мать твоя говорит правду, хорошего в подобной жизни мало, а опасностей всякого рода сколько угодно. Другое дело, если бы из тебя вышел ученый путешественник и натуралист!

Как, например, Андре Мишо. Это была завидная доля, Ромен. Или как Зибомд, голландский доктор, который составил описание Японии. Я бы именно подготовил тебя к такого рода путешествиям по морю, для того чтобы ты посетил неизвестные страны с научной целью, с пользой для себя и для других. И ты бы также мог оставить описание этих стран, растений, животных, птиц и всего населения. Таким путем ты мог бы послужить с честью родной науке и человечеству вообще. Для этого стоит идти в моряки и подвергаться всем невзгодам и опасностям на воде, и даже не так тяжело будет на время разлучиться с родиной и с матерью! Для такого рода будущности я постараюсь подготовить тебя, как умею. Тебе необходимо будет знание природы и даже язык птиц, которому ты упорно отказываешься учиться, а между тем эти знания тебе очень пригодятся в будущем. На это последнее замечание я отрицательно покачивал головой.

— Какая прекрасная и полезная жизнь тебя ожидает в будущем, если мечты мои относительно тебя осуществятся, — с жаром говорил этот добрейший человек.

Увы, они оказались, как и все почти наши мечты, несбыточными… Не знаю, удалось ли бы г-ну Бигорелю сделать из меня ученого путешественника и натуралиста, как это рисовалось его благородному и возвышенному уму, но уроки наши и все занятия неожиданно прекратились, и в тот именно период, когда я уже начинал кое-что понимать и запоминать. Прекратились они вследствие одного рокового события, которое перевернуло всю нашу мирную жизнь на острове вверх дном.

Большей частью мы ходили на прогулки вместе с г-ном Бигорелем: он рассказывал — я слушал; или же, наоборот, он по-своему экзаменовал меня.

Случалось иногда, что он и один отправлялся на дальнюю прогулку в море, а именно к Грюнским Островам.

Ехал он тогда в шлюпке, а острова эти считались самыми дальними от нас, приблизительно в трех лье от Пор-Дье. Там на свободе он изучал свой любимый язык птиц.

Однажды он уехал туда рано утром и не вернулся к обеду. Мы немного удивились, но Суббота объяснял это тем, что наверно он опоздал, и ждет вечернего прилива, чтобы вернуться вместе с ним. Погода стояла тихая, море спокойное, а потому и мы не тревожились. Однако и вечером после прилива г-н Бигорель не вернулся домой. Суббота начал тогда беспокоиться не меньше меня, хотя и делал вид, что ничего не видит в этом опасного. Однако вместо того, чтобы идти спать вместе со мной, он услал меня одного, а сам развел большой костер на самой возвышенной части острова и остался сидеть у костра всю ночь. Мне тоже не спалось, сердце ныло от предчувствия беды, наконец, я заснул тревожным чутким сном.