Приключения Оги Марча - [224]

Разумеется, — продолжал Минтушьян, — к тебе это не имеет ни малейшего отношения. — Он осклабился в веселой усмешке, но веселья не получилось, а залитая светом парилка показалась вдруг мрачной. Преодолев что-то в себе, он привел еще один пример: — Могу рассказать другой случай из моей практики — между прочим, прелюбопытный. Знавал я одну богатую пару. Он красавец, жена — потрясающей элегантности женщина; Коннектикут, Йель и прочие необходимые атрибуты изысканности. Муж отправляется по делам в Италию и знакомится там с итальянкой, завязывается, что называется, affatre de сайг[206], и по возвращении он крайне опрометчиво ведет с ней переписку. В руки жены попадает любовное послание, хранимое им во внутреннем нагрудном кармане. Письмо это он не только берег, но и самолично подправлял буквы, стершиеся на сгибах от снедавшего его любовного пыла! И жена является ко мне, также пылая, но злобой и жаждой мести. Между тем мне известно, и известно доподлинно, что в отсутствие мужа она и сама имела интрижку с неким другом семьи, но наказанным желала видеть мужа, потому что в измене уличила она его, а не наоборот. Она решила отправиться в Италию вместе с ним для встречи с его возлюбленной, чтобы там в ее присутствии он объявил той женщине, что между ними все кончено и он никогда ее не любил. А иначе — развод. Я, естественно, никаких советов мужу давать не могу, и он выполняет волю жены. Отправляется за семь тысяч миль, чтобы исполнить ее требование. Потом они возвращаются, и что же он узнает, как ты думаешь?

— Узнает об ее измене, — догадался я и, почуяв неладное, добавил: — Послушайте, а зачем вы мне все это рассказываете, да еще перед свадьбой? Намекаете, что мне следует хорошенько подумать, так сказать, примерить башмак, прежде чем оплатить покупку?

От самой мысли об этом у меня потемнело в глазах, и я ощутил закипающую злость.

— Ну вот еще! Не обижайся ты, Бога ради! Я же не применительно к тебе все это рассказывал. А если и применительно — то только в самом общем смысле. Да разве я посмел бы выступать против ближайшей подруги Агнес! К тому же какой мне резон играть роль старого зануды и затрагивать высокое чувство, которым ты так и светишься!

Но может, и тебе покажется примечательной мысль одного очень неглупого человека о нерасторжимой связи любви с прелюбодеянием. Даже будучи всецело счастлив, ты в один прекрасный день вдруг осознаешь, что счастье твое не вечно, погода переменится, здоровье уступит место недугу, а этому году и всей жизни придет когда-нибудь конец. Что однажды у тебя появится другая возлюбленная и вместо лица, которое ты сейчас целуешь, перед тобой замаячит совсем другое. Да и твое лицо уступит свое место. И изменить это, помешать этому, говорил тот неглупый парень, не в нашей власти — ничего поделать нельзя. Он и сам, не скрою, был порядочный фрукт: нечист на руку, гуляка и бездельник, каких мало, и жить за счет женщин не брезговал, и ребенка своего бросил на произвол судьбы — в общем, человек неверный и ненадежный. Но он был твердо убежден, что любовь и прелюбодеяние нераздельны, а любить, как он говорил, и есть прелюбодействовать, ибо в самой природе любви заключена измена. И с этим надо мириться. Другой город, другая женщина, другая постель, а ты все тот же — значит, приходится проявлять гибкость. Ты целуешь возлюбленную, с наслаждением вверяя ей свою судьбу, и с радостью покоряешься переменам в жизни, любишь и лелеешь их. Ты послушен общей закономерности. Но даже если этот бродяга, разрази его душу, был не прав, не воображай, будто сможешь воспротивиться и отменить то, что является законом жизни.

Странный мой наставник, поскольку он, несомненно, поучал, наставлял меня, сказал вдобавок вот что:

— Не бойся блужданий и сумасбродств. Все равно все в мире взаимосвязано и против этого не попрешь.

— Я только и хочу не противиться закономерностям, — произнес я. — Не пытался и не пытаюсь их отменять, наоборот, мечтаю чувствовать над собой власть закона.

К этому времени пот с нас обоих тек градом. Капли стекали по жирной груди Минтушьяна, подмышки его были мокрыми, как и пестрое полотенце, и мохнатая поросль живота. И хотя он, громадный, толстый, мокрый, и походил в своей тоге на какого-то древнего пророка, все равно не мог убедить меня, что любовь и прелюбодеяние нераздельны и любовь непременно должна быть связана с прелюбодеянием. «Нет, я никогда не соглашусь с этим, — думал я. — Никогда!» Я был готов признать, что многие любовники и вправду прелюбодействовали — взять хотя бы Паоло и Франческу или Анну Каренину, любимую героиню Бабушки Лош, но это скорее свидетельствовало о связи любви со страданием. Похоже, мы обречены есть подгнившие плоды, чтобы не оскорбить богов, которым только и предназначены чистая радость и блаженство.

Он скалился в благосклонной улыбке — этот потный и добродушный пророк, мудрец или гуру с холеными ногтями на ногах, носитель знания и опыта, который я жаждал у него перенять.

— Почему, думаешь, мы так любим все гибельное? Потому что сами несем в себе и порождаем свою погибель. Каким образом? С помощью собственного характера. Ну а крест? Крест — это наша плоть, на чей зов мы, так или иначе, отзываемся, предоставляя супругу или супруге довершить свою погибель. Перепоручаем им эту роль. «Окажи мне милость, благоверная, и стань моей судьбой», — говорим мы и сами подставляем шею. Рыбу держит вода, птицу — воздух, нас с тобой — основополагающая суть, над которой мы властвуем.