Приключения Конан Дойла - [152]

Дойл, сняв шляпу и неотрывно глядя прямо в камеру, говорил двадцать минут подряд, глубоким хриплым голосом с явственным шотландским акцентом. Это было безупречное выступление, притом абсолютно искреннее. Он начал с того, что люди всегда интересуются двумя вещами: как он придумал Холмса и почему занялся психическими феноменами. “Холмс — это чудовищный плод довольно скромного зернышка… Забавно, что на свете столько людей, абсолютно убежденных, что он реальный человек. Я получаю письма, адресованные ему. Письма, в которых просят прислать его автограф. Письма его глуповатому другу Ватсону. Некоторые леди извещают, что с радостью нанялись бы к нему в экономки”.

Затем он переключился на спиритуализм, упомянув, что, хотя многие и спрашивают, когда будет очередное продолжение историй про Холмса, ждать этого не следует — он намерен посвятить оставшиеся годы вещам куда более серьезным и важным, нежели художественная литература… Он уподобил себя передаточному звену, которое помогло множеству несчастных, потерявших на войне своих близких, услышать вновь дорогой голос, ощутить пожатие любимой руки. Сказал, что их благодарными письмами можно было бы заполнить до потолка целую комнату в его доме, затем встал, подозвал собаку, улыбнулся в камеру и произнес: “Ну, до свидания” — и ушел в дом.

Лучшей рекламы спиритуализму нельзя было и пожелать. Противники Дойла изображали его печальным, спятившим стариком, но вот он на экране — исполненный дружелюбия, иронии и здравого смысла. Зрителям оставалось только восхищаться.

В ноябре 1928 года Конан Дойл отправился в путешествие по Африке с обширной программой лекций. Спустя несколько дней после того, как корабль отплыл от Саутгемптона, в Бискайском заливе они попали в жестокий шторм, и некоторые пассажиры даже получили травмы — так сильно швыряло судно. Дамы и слабые прятались по каютам, а шестидесятидевятилетний Конан Дойл стоял на палубе и всматривался в бушующее море. Он, похоже, был счастлив, наслаждаясь разгулом стихии. Когда погода наладилась, он прочел лекции о спиритуализме — отдельно для пассажиров каждого класса.

Когда 12 ноября корабль бросил якорь в Тейбл-Бей, поблизости от Кейптауна, Конан Дойл сошел на берег, чтобы дать радиоинтервью. Впоследствии он признавал, что принимали его хуже, чем в Америке. “Аудитория лишь терпела, можно сказать, снисходила до меня”. Вопросы и реплики из зала зачастую были откровенно недоброжелательны. Какой-то мужчина осведомился, отчего все спиритуалисты еще не отправились добровольно на тот свет, коли там так хорошо. Одна печальная дама поинтересовалась, придется ли ей и там жить со своим нынешним мужем, на что Конан Дойл заверил ее, что никакой необходимости в этом не будет: если между супругами не было духовной связи на этом свете, никто не станет их принуждать поддерживать отношения на том.

Семья Дойл провела в Кейптауне две недели, после чего перебралась в столицу Оранжевого свободного государства, Блумфонтейн. Дойл смог посетить павильон, где во время Бурской войны располагался госпиталь. Это было тридцать лет назад, и мало что изменилось с тех пор.

Он посетил и памятник жертвам той войны — двадцати шести тысячам женщин и детей, погибшим, как были здесь уверены, из-за зверских условий, созданных британцами в концлагерях. Разумеется, он не преминул сказать, что умерли они от естественных причин — их хорошо кормили, о них добросовестно заботились, ведь Британия воевала только с мужчинами. Этот случай получил широкую огласку, некоторые газеты написали даже, что Конан Дойл сказал, будто жены и дети погибших не заслужили памятника. У гостиницы, где остановились Дойлы, моментально собралась толпа агрессивно настроенной молодежи, но все обошлось. Впрочем, Конан Дойл написал краткое извинение в “Кейп тайме”, где было сказано, что его неправильно поняли.

Был и такой случай: кто-то из зала выкрикнул, что Дойл использует своего покойного сына ради пропаганды спиритуализма, — он так возмутился, что хотел заколоть обидчика зонтиком.

Они побывали в Питермарицбурге, Дурбане, Претории и Йоханнесбурге, который Дойл обозвал “дьявольским местом”, и прибыли в Родезию, ныне Зимбабве. Еще в Кейптауне Дойл получил “сообщение”: глубоко почитаемый им Сесиль Родс[35] желает что-то ему сказать. Понятно, Дойл устремился к его могиле в Матопо-Хилз, неподалеку от Булавайо.

И вот ужасающе жарким летним днем они взобрались по извилистой тропинке к могиле, на плите было высечено: “Здесь покоятся останки Сесиля Родса”. Конан Дойл перво-наперво сделал несколько фотографий, в надежде, что на них проявятся “психо-феномены”, но тут, как он позже признался, его постигло “полное разочарование”. Затем он попросил жену сесть с карандашом и блокнотом на камень у могилы. Поначалу ее дар “автоматического письма” не проявлялся, но “неожиданно рука ее ожила и начала записывать сообщения Родса”. Дойл, не до конца еще уверенный, спросил:

— Мистер Родс, это в самом деле вы?

— Да, это я.

— Говорить с вами — честь для меня. Ваши земные деяния поразительны.

— Нет, сэр. Ничто не сравнится с религиозными деяниями. Только их можно назвать достижением. Мои усилия затронули лишь скромную область…