Приключения Конан Дойла - [153]

Далее Родс сообщил, что давно хотел связаться с Дойлом, поощрить в его трудах и сказать, что память о нем будет в сердцах людей, в их душах. Он обещал скорую встречу и “долгие грядущие беседы”.

Дойл был очень растроган. Вся Родезия представлялась ему “великой страной”, а ее европейские обитатели “очень воодушевленными и патриотически настроенными людьми”. Он даже предсказал, что через сотню лет Родезия “станет лучшим доминионом под флагом Британии”. К черному большинству он относился патерналистски, что никак не подразумевало, например, идеи образования, хотя, по его словам, “они очень легко обучаемы”. Но он полагал, что образование влечет “чувство неудовлетворенности”.

Здоровье его становилось хуже, о чем он теперь нередко упоминал в письмах: “Силы уже не те, в гольф больше не играю”, “Стало получше, но курить пока нельзя — показательный признак”. Осматривая водопад Виктория, Дойл жаловался на боли в груди и приступы головокружения, но никакой, даже коротенькой передышки не внес в свое расписание, несмотря на жару и усталость от постоянных переездов. Он выступал перед полными залами в тогдашней Северной и Южной Родезии, в Уганде, Танганьике и Кении.

Поездка прошла с переменным успехом, а на лекции в Найроби и вовсе случился крайне неприятный инцидент. Дойл показывал фотографии духов, среди прочих из дома с привидениями в Сомерсете, как вдруг выяснилось, что “привидение” сидит в зале! Артур Спенсер Палмер, зубной хирург, работавший в Найроби, был поражен, узнав себя на экране в роли “духа покойного”. Он тут же встал и воскликнул: “Это привидение — я!”

Леди Конан Дойл, сидевшая рядом с мужем на сцене, с трудом сдержала негодование, но Дойл пригласил Палмера подняться на сцену, и тот подробно объяснил, где, когда и кем была сделана фотография. И хотя черты лица не вполне угадывались, Дойл был вынужден признать, что фотография — подделка. Конечно, такие конфузы не могли способствовать утверждению спиритуализма.

По дороге домой Дойл, хотя и неважно себя чувствовал, все же дал лекцию для пассажиров — в основном колониальных чиновников и плантаторов, возвращавшихся с семьями обратно в Англию. Потом он отдельно выступил уже перед корабельной командой. В Суэце им удалось съездить на машине за сотню миль — осмотреть пирамиды.

Семья сошла на берег в Марселе и, проехав всю Францию, пересекла Ла-Манш и оказалась на родном острове. Результатом поездки стала книга в защиту спиритуализма — “Наша зима в Африке”. В Америке ее публиковать не захотели: Джордж Доран счел, что это повредит продажам книг о Холмсе.

Двадцать второго мая 1929 года Конан Дойл отметил в Бигнелл-Вуде свое семидесятилетие. Местные жители шептались, что он проводит какие-то таинственные мистические ритуалы. В саду стояли керамические гномы “в натуральную величину”, которые, по мысли Дойла, должны были привлечь в гости окрестных фей. Для той же цели он нередко просил восьмилетнюю дочку садовника взобраться на старое дерево у ворот, а сам на небольшой граммофон ставил пластинки с “духовной” музыкой и ждал с камерой наготове, надеясь запечатлеть их появление.

Но как бы скептически ни относились к нему соседи, все они бросились на помощь, когда в августе 1929 года в доме начался пожар. Дойл возвращался с утренней прогулки и увидел, что из-под крыши двухсотлетнего здания бьет пламя. Тревогу уже успел поднять старший садовник, заметивший, что искры из кухонной трубы падают на соломенную крышу. Пожарным потребовалось почти полчаса, чтобы приехать из Саутгемптона, но к тому времени соседи и обитатели поместья успели многое вынести в сад.

“К счастью, — сказал потом Конан Дойл репортеру “Таймс”, — это всего лишь загородный дом, а не наше основное жилище. Так что угрозы самому ценному, то есть моей библиотеке, не было. Мы многое спасли, но мне очень жаль, что погибла коллекция Дэниса, которую он собирал во время наших поездок по свету. Но он благородно думал не о ней, а помогал выносить вещи из дома”. Через местную газету Дойл от души поблагодарил всех соседей, помогавших при пожаре. С присущим ему юмором он отметил: “Они выносили из дома мебель и ценные вещи, хотя парочка “спасателей” порывалась унести наше добро совсем уж далеко. Но это досадное исключение: подавляющее большинство действовало абсолютно бескорыстно. Я очень всем благодарен”.

Несколько недель спустя Барри, к тому времени уже сэр Джеймс Барри, пригласил к себе супругов Дойл на выходные. Каждое лето он снимал большой дом неподалеку от Челтенхема, куда обязательно звал в гости друзей и собратьев по перу. Устраивались веселые литературные вечера, но Дойла хозяин приглашал с опаской — стоило ему завести свою обычную волынку про спиритуализм, как гости начинали зевать и веселье угасало.

В дневнике Дойла сохранились заметки об этом визите: “Барри говорит, что каждое утро, встав с постели, Шоу кричит: “Ура! Я Шоу!”” “Барри не питает симпатии к нынешнему поколению писателей. Их слишком волнует секс. Тем не менее нам пора уже отойти в сторонку и дать возможность молодым проявить себя”.

На каждом шагу Конан Дойл сталкивался с тем, что его литературный герой живет своей жизнью и слава его не меркнет. В тот год вышли четыре повести о Холмсе под одной обложкой, и книга получила хорошие отклики. О ней тепло отозвался X. Пирсон из “Уикли”. Автор поблагодарил критика в письме, но присовокупил, что в каком-то смысле ненавидит Холмса, ибо тот препятствует “правильному отношению” к его “серьезным работам”.