Приключения катера «Смелого» - [18]
И сон пришел. Было видно, как бледнеет, никнет в траву голодный огонь. Вскоре перестал шевелиться и комендант.
Чтобы не шуметь, японцы оставили на песке гета и резиновые сапоги. Верные постоянной тактике охвата, они разбились на две группы и осторожно поднялись на сопку. Боцман, вытянувший накануне соломинку, должен был кинуться первым.
Костер погас. Боец спал. На фоне звездного неба чернела сутулая спина коменданта. Бескозырка съехала на нос, голова клонилась к коленям.
Боцман кинулся к спящему и, торопясь, ударил в спину ножом. Раз! Два! Он опрокинул Косицына в траву, а набежавшие из темноты «рыбаки» стали в ярости топтать коменданта.
Шкипер опомнился первым.
— Са-а! — крикнул он.
Вслед за ним вскочили и другие. И тогда «рыбаки» услышали знакомый сипловатый голос Косицына.
— Ну чего, а-а? — спросил он неторопливо. — Убили сонного… рады?
Он вышел из-за кустов и, сорвав бушлат с чучела, кинул болванку на угли. Вспыхнул ком водорослей, и разом стали видны невеселые лица японцев.
— Дай сюда нож, — сказал Косицын убийце. — Тоже кашевар навязался.
Он хотел сказать еще что-нибудь похлеще, но сразу не мог подобрать нужное слово, а когда подобрал, по склону, вслед за японцами, уже сыпались камни.
Комендант расправил бушлат и вздохнул. Сукно было совсем свежее, первого года носки. Тем страшнее зияли на фоне огня две дыры.
— Какой бушлат загубил! — сказал с сердцем Косицын. — Чортов икс, насекомое вредное!
Ругаться он совсем не умел.
…Всю ночь Косицын провел в мокрой траве, изредка поднимаясь, чтобы подбросить в огонь плавника. И это было мукой: чувствовать теплоту пламени, слышать прибой, мерный, как дыхание спящего, и не заснуть самому.
Какой бушлат загубил! — сказал с сердцем Косицын.
К утру рука коменданта посинела от крепких щипков. Он обтерся до пояса ледяной водой и снова принялся за работу. У него хватило сил запастись хворостом, вымыть тельняшку и даже почистить кусочком пемзы пряжку и потемневшие пуговицы. Он был комендантом, хозяином Птичьего острова и каждый раз, проходя мимо молчаливой враждебной кучки японцев, с усилием поднимал веки и старался ставить ногу твердо на каблук.
А песок был ласков, горяч. Сухие пружинистые водоросли цеплялись за ноги, звали лечь. И так настойчив был этот призыв, что Косицын стал обходить стороной опасное место, выбирая нарочно большие неровные камни.
В обед он снова отправился за яйцами. На этот раз все гнезда были пусты. Зато на песке возле «рыбаков» лежала целая груда яиц.
Такое нахальство возмутило Косицына. Он направился к соседям с твердым намерением устроить дележку. Но едва поровнялся с цыновками, как два «рыбака» прыгнули прямо в кучу яиц. Охваченные мстительной радостью, они принялись отплясывать нелепый воинственный танец среди скорлупы.
Отогнать? Пугнуть для порядка? Как ни голоден был комендант, он не хотел пускать в ход наган.
Косицын просто не заметил двух плясунов. Он развернул плечи и прошел мимо неторопливой походкой только что пообедавшего человека. При этом он даже отдувался и ковырял спичкой в зубах.
Вероятно, хитрость голодного человека была очень заметна, потому что синдо усмехнулся. Это рассердило Косицына. Он замедлил шаг и сказал шкиперу по-хозяйски, увесисто:
— Повар ваш по чужим кастрюлям горазд… Боюсь, свинцовым порохом подавится.
…Голод снова привел его на птичий базар. Скинув бушлат, комендант стал шарить в норах, выбитых птицами в песчаном откосе. У топорков были железные клювы. Они защищались отчаянно. Косицын свернул головы двум топоркам и зажарил птиц на углях. Темное мясо горчило и пахло рыбой. Что было дальше, он помнил плохо. С раскрытыми глазами комендант сидел у костра.
Он ничего не видел, кроме огня и японцев, шевелившихся на песке. Скалы плыли, двоились, волны почему-то набегали на траву, солнце гудело, точно большая паяльная лампа. Чайки монотонно кричали: «Зря… зря…»
Был славный штилевой вечер, когда Косицын спустился с горы и сел напротив японцев. Утомленный непрерывной тревогой, комендант хотел смотреть врагам прямо в глаза.
— Ложись спать, аната, — сказал он устало. — Ложись спать, слышишь, чайки играют отбой.
Странное дело, никто из «рыбаков» не пытался возражать коменданту, точно вся команда молчаливо признала сопротивление бесполезным. Спать, так спать! Солнце погрузилось в тихую светлую воду. Утка спрятала голову под крыло. Дым над костром стоял на тонкой ноге, упираясь кроной в зеленое небо. В тишине было слышно, как гулькают волны, выбегая на отлогий песок.
Семь «рыбаков» ложились на цыновки, потягивались, вкусно зевая. Стоило одному из них открыть рот, как зевота, обежав всю команду, поражала Косицына. Вскоре это было замечено, и японцы принялись откровенно поддразнивать коменданта. То один, то другой кривил спазмой рот, изображая крайнюю степень усталости. Со всех сторон неслись глубокие блаженные вздохи, похрустывание расправляемых связок, чмоканье, кряхтенье, сонное бормотанье — темная музыка сна, способная свалить даже свежего человека.
Чтобы стряхнуть дремоту, Косицын спустился к берегу и, став на колени, погрузил лицо а темную воду.
Стало немного легче. Он смочил бескозырку и нахлобучил на голову. Только бы просидеть до утра… А там… Должен же «Смелый» заметить огонь.
