Приключения Гугуцэ - [30]

Гугуцэ лезет на чердак, поближе к небу, молит солнце выглянуть из-за тучи, зовёт его всё громче. Но солнце не слышит. А снег всё валит и валит…

И тут мальчика охватывает обида на всех. Зачем они идут прощаться? Зачем зажигают свечи? Как это можно, чтобы умер дедушка?! Он прокрался домой, собрал все свечи и спрятал их на чердаке.

Уже спустились сумерки, когда в дом вдруг влетела жена того самого соседа, который взялся поехать на мельницу.

— Тётушка Оля! А, тётушка! — женщина была очень встревожена. Лошади только что вернулись одни. Мешки все в санях, а пшеница не смолота! И Георгия нет!

— Ох-ох-ох! — причитает бабушка. — И небо-то всё закрыло, и на земле-то не поймёшь что творится…

Когда Георгий вернулся, он пыхтел как паровоз. Слыханное ли дело, чтобы с мельницы, с другого конца села, лошади взяли да и вернулись домой!

— Конечно, — говорит Георге, — как может работать мельница в такую погоду? Но дело-то у меня знаешь какое! Пришлось оставить гружёные сани у ворот мельницы и бежать за мельником. Возвращаюсь — глядь, ни тебе лошадей, ни тебе саней…

А дедушка, услышав историю про мешки, которые сами вернулись с мельницы, вдруг очнулся и подал голос:

— Выходит, ещё не время думать о моих поминках, не все свои дни я прожил…

К вечеру он попросил солёный огурец, потом задремал. А когда проснулся, в каждом глазу у него сияло по солнышку.

— Не иначе как тот огурец посадил меня на доброго коня, повеселел дедушка. На другой день он совсем разговорился.

— Всё! Опять я по эту сторону моста, — сказал он утром бабушке. А где же Гугуцэ?

— В школе, где ж ему быть, — дрожащим голосом отвечает бабушка и отводит в сторону глаза, чтобы дед ни о чём не догадался. Гугуцэ, бедненький, со вчерашнего дня в Бельцах, в больнице, и вряд ли выберется оттуда живым. Мать, говорят, не отходит от его кровати. А отец поехал в больницу на бульдозере — снегу в Бельцах ещё больше, чем в Трёх Козлятах.

— Вот что значит — ходить с непокрытой головой, — говорит сосед. — Постой, а почему его нашли под забором у Вани-цыгана?

— Гугуцэ! — просит мать. — Ты хоть мне что-нибудь скажи…

Гугуцэ вот-вот что-то припомнит. Нет, опять лежит без памяти.

А дедушка вчера съел тот орех, который ему принесли, сегодня яйцо, только приналёг на вторую половину калача, как в дверь постучался сосед:

— Слыхали? Ночью колодец обрушился!

Дедушка словно того и ждал.

— Я ж говорил, обветшал он совсем. Его ведь ещё отец мой строил. Ничего, я его починю. Пусть село пьёт ту самую воду, отцовскую. — И говорит бабушке: — Оля, где моя верёвка?

Бабушка клянётся, что верёвку телёнок проглотил. Но в конце концов достаёт из-под лавки и привязывает к ручке двери.

Дедушка берётся за другой конец верёвки, тянет её к себе, тянет…

— Вот я и встал. Хе-хе! Цены ей нет, этой верёвке!

Гугуцэ ещё лежал в больнице, когда бабушка поднялась за какой-то вещью на чердак и наткнулась на те самые свечи, — они были в варежке Гугуцэ.

Бабушка плакала с крошечной варежкой в руках. А дедушка принёс с поля подснежников, обложил ими варежку и говорит:

— Ну, вот и снова весна вернулась. Пора, Гугуцэ, и тебе возвращаться.

Когда Гугуцэ вышел из больницы, дедушка встретил его у въезда в село. В руках у дедушки была трость.

— Спасибо, Гугуцэ, что прибавил мне дней, — снял он шапку перед мальчиком. — Ожил я совсем. Вот и колодец зацементировал. А уж отдыхать буду на том свете.

Вечером дедушка спрашивает Гугуцэ:

— Значит, нельзя сказать, что лошади сами вернулись? И как это ты решился пойти на мельницу, если на улице было такое светопреставление?

— Я ведь не один был, — отвечает Гугуцэ, — а с твоей собакой.

— Бедный Колцун! Вот из-за чего конец к нему пришёл! — вздохнул дедушка.

Гугуцэ вскочил как ужаленный, хотел что-то спросить, но в горле комок застрял.

— Помнишь? — Дедушка положил ему руку на плечо. — Той ночью Ваня-цыган нашёл тебя, чуть живого, под своим забором и занёс в дом…

Гугуцэ смотрел на дедушку и не видел его сквозь слезы.

— Ты лежал в больнице, собака никак не могла тебя найти и всё бегала к цыгану. А однажды ночью как завоет у порога!.. Кузнец спросонья подумал, что волки напали, и как выскочит на улицу с кувалдой в руках…

Дедушка меняет разговор:

— А как же ты отстал от саней?

— Да вот, пришлось на мосту слезть, чтобы повести лошадей. Веду их, а они фыркают, пятятся и вдруг как рванутся с места. Я и упал…

— Дедушка, — опускает глаза Гугуцэ, — страшно тебе было умирать в такую стужу?

Дедушка гладит себе усы:

— Холод — дело привычное. Вот темнотища там — это да! Ни луны, понимаешь, ни звёздочки! И к тому же сиди и сиди без дела! Этак и взаправду замёрзнешь, — смеётся дедушка. — Хоть бы этот кусок верёвки догадалась бабушка дать мне с собой, чтобы я иногда оттуда выбирался. Ты уж забей колышек на краю могилы, чтоб я мог верёвку привязать. Ладно?

На другой день Гугуцэ, открыв калитку, увидел, что дедушка ползает на коленях по двору, подсолнухи сеет. Туда поползёт, сюда, двор-то большой.

— Встань, дедушка! Я сам с этим справлюсь! — подбегает к нему Гугуцэ.

— Э, нет! Своими руками посажу. Увидишь, как взойдут они и как вырастут выше лошади. А как появятся у них шляпы, да не простые, а золотые — вот будет красота! Что на коленках хожу, так это не беда. Беда, что нагибаться не могу, болит поясница. И потом, знай: земля честная, перед ней и на колени встать не обидно. Она как солнце, как птица, как родник. Вот перед нечестным человеком никогда на колени не вставай! — И сеет, сеет дедушка подсолнухи. Не зря он говорит, что после человека должно остаться хоть немного света.