Приключения Эмиля из Леннеберги - [24]

— Это точно, — подтвердил Готтфрид. — Фейерверк ты увидел.

Они молча лежали и ждали. А ждать им, собственно, было нечего. А может, просто выжидали, пока бургомистр перестанет метаться по саду, словно огромный разъяренный шмель.

Когда полчаса спустя жители Катхульта ехали домой, все шипящие змеи и раскаленные шары давно уже погасли. Только настоящие тихие звезды мерцали в небе. Темной лентой лежала перед ними дорога, по бокам ее чернел лес. Эмиль скакал впереди на своем коне и чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он громко пел:

Едем, едем мы домой!

Конь каурый подо мной!

Ты скачи, скачи, мой коник,

Пусть никто нас не догонит!

А папа сидел на переднем сиденье коляски и правил Маркусом и старой Юлан. Он был очень доволен своим сыном. Правда, Эмиль чуть не свел с ума фру Петрель, да, пожалуй, и всех жителей Виммербю своими проказами, но все же каурая кобыла досталась ведь им, а не кому другому! А это было важнее всего.

"Второго такого мальчишки не сыщешь во всем Смоланде, — думал папа Эмиля. — На этот раз не буду его запирать в сарай!" Папа Эмиля был в таком веселом настроении еще и потому, что перед самым отъездом из Виммербю повстречал приятеля, который угостил его кружкой — а может, и двумя — пива. Вообще-то он ненавидел выпивку, не такой он был человек, папа Эмиля, чтоб выпивать, но когда тебя угощают от души — дело другое. Как тут откажешься?

Папа Эмиля бодро пощелкивал кнутом и тоже распевал:

— Я еду, еду, еду в Катхульт… Я еду, я еду…

— Вот это да! К счастью, ярмарка бывает не каждый день, — сказала мама. — Как приятно возвращаться домой!

У нее на коленях спала сестренка Ида. Даже во сне она не выпускала из рук фарфоровую корзиночку с фарфоровыми розочками, на которой было написано: "В память о Виммербю".

Если ты думаешь, что Эмиль, получив лошадь, перестал проказничать, то ошибаешься. Два дня он только и делал что скакал с утра до ночи на Лукасе, но на третий, то есть 3 ноября, он уже взялся за старое. То, что он в тот день натворил… ха-ха-ха, не могу удержаться от смеха, когда вспоминаю про это! Как раз в этот-то день Эмиль… но нет, стоп. Стоп!

Ведь я обещала маме Эмиля никогда не рассказывать, что он выкинул 3 ноября, потому что именно после этого случая жители Леннеберги собрали, как ты помнишь, деньги, чтобы отправить его в Америку. Мама Эмиля и вспоминать этот день не хочет, она даже не записала его в синюю тетрадь, так зачем же мне о нем рассказывать? Зато ты можешь узнать, что Эмиль натворил в декабре, незадолго до Нового года.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 26 ДЕКАБРЯ, когда Эмиль сделал большие потравы в Катхульте, а Командирша попала в волчью яму

Декабрь наступает, увы, лишь после пасмурной и дождливой осени. Осень нигде не бывает веселой. И в Катхульте тоже. Дождь лил как из ведра, но все равно Альфред каждый день выводил из хлева быков и перепахивал каменистое поле. А за ним по борозде бежал рысцой Эмиль. Он помогал Альфреду покрикивать на быков, которые были очень медлительны и упрямы и не имели ни малейшей охоты тянуть плуг. К счастью, темнело рано, и тогда Альфред распрягал быков, и они — Альфред, Эмиль и быки — все вместе отправлялись домой. Альфред и Эмиль вваливались на кухню в сапогах, облепленных грязью, и Лина ругала их на чем свет стоит, потому что они пачкали только что вымытый пол.

— Да она просто бешеная! — сказал Альфред. — Тот, кто на ней женится, не будет знать ни минуты покоя.

— И этим несчастным будешь, пожалуй, ты, — заметил Эмиль.

Альфред ответил не сразу — он думал.

— Нет, пожалуй, не я, — сказал он в конце концов. — Страх берет. Но сказать ей это просто духу не хватает.

— Хочешь, я скажу? — спросил Эмиль, он ведь отличался смелостью и мужеством. Но Альфред отказался от его помощи.

— Это надо сказать очень осторожно, — объяснил он, — чтобы она не обиделась.

Альфред долго думал, как бы ему деликатно сказать Лине, что он не хочет на ней жениться, но так и не придумал.

Хутор рано погружался теперь в глубокую темень. Чуть ли не с трех часов дня приходилось зажигать на кухне керосиновую лампу, и каждый занимался тут своим делом.

Мама Эмиля сидела за прялкой — она пряла тонкую белую шерсть на носки Эмилю и Иде. Лина чесала шерсть, и Крюсе-Майя, когда бывала у них на хуторе, тоже. Папа Эмиля чинил башмаки, чтобы не платить денег сапожнику. Альфред был занят не менее важной работой: он штопал носки.

Давно пора было за это взяться, потому что пятки у него сверкали, а большие пальцы торчали наружу, и вот теперь он терпеливо штопал огромные дыры. Лина хотела было ему помочь, но Альфред отказался.

— Вот видишь, я был тверд, — объяснил он Эмилю. — А то потом, как осторожно ни говори, ничего не выйдет.

Эмиль и Ида сидели под столом и играли с кошкой. Эмиль уверял Иду, что кошка — это вовсе не кошка, а волк, но Ида не верила, и тогда он завыл по-волчьи. Да так похоже, что все на кухне подпрыгнули. Мама захотела узнать, что это за вой такой, и Эмиль объяснил:

— У нас тут под столом волк.

Недавно Крюсе-Майя заговорила вдруг о волках; Эмиль с Идой всё бросили и примостились возле нее, хотя заранее дрожали от ужаса: Крюсе-Майя рассказывала только страшные истории. Если речь не шла об убийствах, ворах, привидениях и домовых, то уж непременно о казнях и пожарах, о каких-то чудовищных бедствиях, смертельных болезнях или хищных зверях. Вот, к примеру, о волках.