В армии мало остается времени для раздумий, она так построена, армия, чтоб времени хватало в обрез лишь на обдумывание приказов. Прохладный требует: «И спать ложась, учи устав, а ото сна встав, вновь читай устав».
«Скоро первое сентября. Мальчишки и девчонки», — думаю я. И вдруг осознаю, что в этом году, по всей вероятности, не придется учиться. И это пугает. Как же так? Я не думаю о том, как я вырасту. В конце концов мечта отца выучить нас с братом на каких-то инженеров — слишком непонятная штука. Отец говорил об институте с почтением, как о Верховном Совете, где что ни человек, то член правительства. Институт — это очень высокая для меня инстанция. Школа, одноклассники, учителя… Близко и понятно. Неужели я потерял школу, как отца, как потерял мать?
Я уткнулся в подушку… Слезы душили, и приходилось глотать воздух.
— Мне тоже не спится, — раздался голос дяди Бори. — Ты о чем думаешь?
— Да так… Вот… Книга где-то… «Герой нашего времени» затерялась.
— Ты ее прочел?
— Нет.
Дядя Боря помолчал и сказал:
— Потерял польшую ратость.
Странно он говорит, дядя Боря, путает букву «п» и «б», «т» и «д». Неужели русский язык трудный?
— Ты запишись в пиплиотеку, — советует дядя Боря. В темноте его не видно, хотя до него можно дотянуться рукой.
— Где она, библиотека? — спрашиваю я.
— В школе. Польшая пиплиотека. Правда, директор школы не дает кому попало книги, чтобы не пропали, но если ты просишь хорошо, тебе дадут. Пиплиотекарем работает Стеша — помнишь, девушка красиво пела, когда мы гуляли в деревне? Сходи обязательно! У меня будет просьба…
Я слышу, как дядя. Боря поднялся, он дышит прерывисто, волнуется.
— Алик, она тебе понравилась? — спрашивает робко Сепп.
— Кто? — спрашиваю я, точно не догадываюсь, о ком он спрашивает. Забавно дразнить дядю Борю.
— Девушка Стеша. — Дядя Боря вздыхает и откровенничает напропалую. — Я у нее был в пиплиотеке. Окончится, война, я обязательно сюда приеду. Понимаешь? Сходи в школу… У меня пудет к тебе просьба — узнай, палун, она ни с кем?.. Ну, как это у вас говорят? Играет, гуляет?
— Дружит?..
— Правильно, да, да! Узнай. Только не говори, что я просил тепя.
— Узнаю у Гешки. Мы с ним кореши.
— Что такое кореши?
— Кореши… Значит, друзья до гроба.
— И дураки оба, — вдруг встревает Шуленин. Оказывается, он еще не спит.
Дядя Боря замолкает… Чудной человек! Небось лежит красный от стыда, что его секрет подслушали.
— У моего батюшки была библиотека, — продолжает Шуленин, он думает, что говорит шепотом, — полшкафа библиотеки. Не вру! И про роды разные, и про внутренности, и про разные нарывы… Заглядишься! Столько разностей, что диву даешься. Мамаша не давала картинки глядеть. Интересно! Небось в вашей библиотеке такого и нет. Мы с пацанами ключи от шкафа подобрали, все разглядели. Что написано, никак не могли прочитать — по-иностранному, по латыни. Сепп, латынь знаешь?
— Немножко, — глухо отвечает дядя Боря.
— Тебе бы тоже интересно было посмотреть.
— Меня другая литература интересует…
— Между прочим, не думай, что безобразные книги были у моего батюшки, — по-своему понимает ответ Шуленин. — Не как у немцев разные фотографии. Когда батюшка помер, я книги загнал. Зря продал! Сам бы лучше смотрел. Польза, может быть, была бы. Ты что, жениться надумал?..
— Кто вам такую… Кто вам такое сказал? — неуверенно спрашивает дядя Боря.
— Прекратить разговоры, — раздается снаружи команда дневального.
Я еще долго лежу, ворочаюсь. Ночь тянется до бесконечности. Под утро засыпаю.
Утру суждено было стать последним в нашей с братом карьере банщиков: ее забрали из веденья роты охраны и передали в хозчасть.
Комиссия по приему «пункта помыва» состояла из подтянутого лейтенанта интендантской службы и четырех небритых красноармейцев. У одного из них затек глаз синевой, он косил зрячим глазом, точно собирался дать деру в леса. С нашей стороны присутствовали старшина роты Брагин, боец Сепп и мы с братом, БУ УПЗБВ, лишенные права голоса.
Лейтенант обошел баню, прочел от корки до корки приказ коменданта аэродрома о порядке «помыва».
— Вид живописный, — заявил он. — Дров, конечно, могли бы побольше запасти, вшивобойки нет, санобработка проводилась неполностью. Эй вы, губа, — обратился он к своим подчиненным, как выяснилось, арестованным с гарнизонной гауптвахты, — будете пилить и для бани и для кухни одновременно.
На этом сдача ПП («пункта помыва») закончилась. Уходить отсюда, от баньки, успевшей потемнеть за лето, от запруды, от березничка, изрядно пощипанного на веники, от уютной и ставшей привычной зеленой низинки, было тяжело; я быстро привыкаю к месту и людям. Рогдай уходил не оглядываясь…
Дядя Боря Сепп тоже шел грустный — мы понимали друг друга без слов. На повороте тропинки он обернулся, снял пилотку.
— Ятайга.
— Какая тайга? — не понял Брагин. — Разве здесь тайга?
— Ятайга по-эстонски означает «До свидания!»
Обидно было все-таки оставлять баньку на руки арестованным с гауптвахты!
После обеда я начал готовиться к наряду. К первому наряду в жизни…
Рогдай ходил следом, заглушая зависть, врал напропалую:
— Прохладный обещал взять меня ординарцем! Он каждый день рапорты пишет. Просит, чтоб перевели в пехоту, в разведку. Хочешь, расскажу, за что он погорел?
