в которой рассказывается о любви к оружию.
Проснулись мы от лязга гусениц — тягач втягивал огромную пушку в неглубокую балочку, поросшую орешником. Орехи еще не налились ядрышками.
Лошадь прядала ушами, наклонив голову, наблюдая за тягачом, в котором было очень много лошадиных сил. Тягач внушал ей лошадиное уважение.
— Проснулись, чумазые! — поприветствовал нас повар.
На нем все было чистеньким, хотя он и шуровал у котла на колесах. Халат беленький, колпак беленький. Орудия поварского труда блестели дружно и весело.
— Золотая рота, мыться! — распорядился повар.
Он почерпнул из железной бочки черпаком воды, протянул мыло и полотенце. Повар поливал нам на руки, на головы. Мы отмывали вчерашнюю грязь, фыркали так, что лошадь оттопырила нижнюю губу и со знанием дела нежно заржала.
Мы съели по котелку вермишели с мясом. Наелись под завязку за три дня. Потом убежали смотреть на пушку.
Какая это была замечательная пушка! У нас с Рогдаем дух захватило: мы питали особую любовь к оружию. Кто бы знал, сколько мы вырезали из дерева кинжалов, сколько выпилили пилочкой из фанеры пистолетов! Но это все, конечно, не шло в сравнение с настоящей пушкой.
На ней была тьма колесиков, маховичков, пружин, стрелочек и ручечек. Вот бы повертеть досыта колесики, подергать каждую ручечку, отодвинуть все задвижечки!
Мы посмотрели в ствол пушки.
Какой это был замечательный ствол! Короткий, толстый, широкий, так бы и залез в него с ногами.
Мы пожирали пушку глазами (кстати, она была мортирой) и напропалую завидовали артиллеристам. До чего им весело и хорошо живется, раз они стреляют из такой замечательной пушки!
Эх, если бы мы были артиллеристами! Мы так же копали бы землю, вгрызались в нее, подкапывали бок оврага, затаскивали бы туда пушку. Подкатывали бы на тачке снаряды, толстые и сытые, как чушки. Они лежали и нежились на солнце. Казалось, что они вот-вот захрюкают от блаженства.
Замечательно быть артиллеристом!
Потом мы с завистью глядели, как по пустырю бежал боец с катушкой на спине. Катушка раскручивалась, провод разматывался, падал на землю. Ах, как здорово бегать с катушкой по пустырям! Вот бы нам так!
Потом мы глазели на бойцов, которые отдыхали в скверике. Так же смотрели на пулеметы «максим», коробки с патронами……… (пропущен небольшой фрагмент текста в скане — rudolf.karpov), как грабли, ПТР.
……Смотрели, как копают землю. Почему-то все копали землю. Странные какие-то военные попались. Мы знали, что на войне наступают или отступают, но чтобы копать землю… Какая же это война? Не по правилам. Было жарко, люди обливались потом, над ними вились рои мух и комаров. Люди копали, копали, точно отрывали клад.
Однажды на улице Фридриха Энгельса прокладывали канализацию. Ковыряли улицу месяц. Тут, за одну ночь сто канав вырыли. И что еще было удивительно, землю не бросали в сторону, куда попало, а бережно складывали перед окопчиками, пристукивали лопатками, как самое что ни есть ценное на войне.
Мы объедались созерцанием оружия. От этого увлекательного и, безусловно, весьма полезного для обороны дела нас отвлек Хасан.
— Где ходишь? Куда прешь? Куда пошел, а? Голова у тебя есть, да? Ты понимаешь, нет? — вылил он поток слов без передышки. — Я бегаю, понимаешь. Чего глядишь? Командир зовет.
— Кто?
— Кто, кто… Майор. Очень зовет. Куда идешь? Нельзя, там мины.
Всю дорогу до КП Хасан ругался. Мы не могли понять, за что.
Мы вышли с Придачи, пошли по лугу. Луг тоже был перерыт. Пришли на КП. Тут тоже рыли землю. Майор сидел в стороне, крутил ручку полевого телефона и кричал в трубку:
— Я «Молодец»! Я «Молодец»!
В стороне стоял броневичок. Около него прохаживался капитан. Мы с любопытством присмотрелись, к броневичку.
— Я «Молодец»! Я «Молодец»! — еще раз похвастался майор и бросил трубку.
Наверное, на том конце провода ему не поверили.
— Явились! — уставился на нас майор. — Где были?
— А! — поморщился Хасан. — Шалтай-болтай.
— Так и думал, — ответил майор. — Вот видите броневичок?
— Да…
— Идите к нему. Бегом, и чтоб через минуту духа вашего не было.
— Мы хотим остаться, — сказал я.
Нам, конечно, хотелось прокатиться на броневичке, но мы поняли, что нас гонят в тыл, и с этим были не согласны.
— Мы тут будем маму ждать, — сказал Рогдай и заревел в три ручья.
— Вояки! — сплюнул с презрением майор. — Ревут… О вояки! Рева-корова, сена поела, опять заревела. Капитан, идите сюда. Вы, кажется, педагог.
Подошел капитан, поправил очки на носу и сказал:
— Пойдете со мной — и никаких разговоров.
Он сел рядом с шофером, мы — на задних сиденьях. В мирное время броневичок был рядовой райкомовской «эмкой», возил районное начальство по колхозам. Пришла война, райкомовских работников призвали комиссарами в армию, осиротевшую «эмку» тоже мобилизовали, надели на нее военный «мундир» из тонкой стали. Броня могла защищать разве что от мелких осколков, любая бронебойная пуля прошивала броневичок насквозь, но мы не были искушенными в боевой технике, и машина привела нас в восторг, тем более что капитан разрешил встать, смотреть сквозь смотровые щели.
