Приговоренные - [46]

– Вы чего-то опасались или…

– Просто мне не нужны неприятности. Люди Игоря искали мою сестру везде. Кажется, прочесали мелким гребнем всю страну. Они приходили и ко мне, приезжали к матери, не обошли никого из наших родственников и знакомых. Безрезультатно. Никто не знал, не мог знать, что случилось с Леной на самом деле. Игорю в голову не приходило поискать свою любовь в тюрьмах и лагерях.

– Вы ездили в ту колонию, где умерла сестра?

– Поехала, когда прочитала похоронку.

Лобова вытащила из кармана халата сигареты. Девяткин щелкнул зажигалкой, и по комнате поплыл сладковатый противный дымок. Глубоко затянувшись, Лобова крикнула горничную и велела принести две чашки черного кофе и что-нибудь пожевать.

Выкурив третью сигарету и отхлебнув кофе, она продолжила:

– Всегда волнуюсь, когда вспоминаю ту поездку. Есть воспоминания, от которых дрожь пробирает. Начальник колонии по режиму рассказал мне об этом мальчике, сыне Игоря и Лены. О том, чтобы взять сироту к себе, речи быть не могло. В ту пору я ушла от мужа. Точнее сказать, прогнала его. Начался суд по разделу имущества и жилплощади… Какой уж тут ребенок. На моем месте так поступил бы каждый… Каждый порядочный человек. Вы меня понимаете?

– Да, да, – машинально кивнул Девяткин. – Все понятно. Тут и объяснять нечего.

– Вскоре я встретила своего теперешнего супруга. Случайное знакомство, а потом… Это был настоящий роман, о которых пишут в книгах. Он мне подарил вагон цветов и еще маленькую тележку. А я ему… Впрочем, это уже сугубо интимные подробности.

– Насколько я знаю, ваш теперешний муж в ту пору был женат и от прошлого брака у него двое детей.

– Какое это имеет значение? Сейчас у нас двое своих детей. Я была честна с вами, рассказала все, что знала. Умоляю: ни слова мужу. Ни о Лене, ни о сироте. Лобов – человек ранимый. У него чистая душа. Не хочу, чтобы к этому благородному созданию липла вся эта грязь. Все дерьмо человеческой жизни. Убийство, тюрьма. Этот ребенок, рожденный в неволе…

– Позже, когда встали на ноги, не думали забрать сироту из приюта? – спросил Девяткин. – Это личный вопрос. Можете не отвечать.

– Нет, я отвечу, – помотала головой Лобова, пышные волосы рассыпались по плечам. – Какие уж тут секреты. Мои дети – ровесники Коли. Они учатся музыке, скоро станут заниматься французским языком с преподавателем, которого специально пригласили из Парижа. А чему они научатся, общаясь с этим мальчиком? Я никогда не видела его, но уверена, что это безвозвратно испорченный ребенок. Никакого языка, кроме матерного, он не знает и не понимает. Наверняка уже пристрастился к курению. И еще нюхает клей. Нюхает, когда не удается достать денег на водку.

– Но ведь он – ваш родной племянник!

– На этот вопрос я уже ответила. – Лобова бросила взгляд на часы.

В сопровождении лакея Девяткин снова поплутал в лабиринте коридоров, снова спустился вниз в лифте, похожем на стакан, кивнул консьержке и вышел на улицу. Ночной город не спал. Старые московские улицы были залиты желтым светом фонарей, плотный поток автомобилей едва двигался. Девяткин вспомнил, что отпустил служебную машину. А напрасно. Теперь надо тащиться в метро на другой конец города, в свою холостяцкую однокомнатную берлогу.

Но свидание с любимой квартирой можно отсрочить. Кажется, тут неподалеку есть приличная пивная, где найдется настоящий бифштекс с кровью и жареная картошка. Девяткин бодрым шагом двинул к пивной, чувствуя, как настроение улучшается, а головная боль проходит. До цели оставалось полквартала, когда в кармане пиджака зазвонил мобильный.

Голос Саши Лебедева казался спокойным, но Девяткин, знавший лейтенанта не первый год, понял, что есть новости. И эти новости – хорошие.

– Как дела, товарищ капитан? – Лебедев говорил громко, перекрывая уличный шум. – Я, собственно, по пустячному делу беспокою, даже разговора не стоит…

– Не прикалывай меня своими шуточками, – остановившись, приказал Девяткин. – Тубуса, что ли, взяли?

– Так точно, – вздохнул Лебедев. – При себе имел «Люгер» сорок пятого калибра, снаряженную обойму и шмаль россыпью. Сейчас находится по тому адресу, что вы дали. Сидит на стуле, пристегнутый наручниками к батарее отопления, матерится и орет, что снимет с нас погоны, пустит по миру бомжами и заставит землю жрать.

– А что… Может, и заставит, – ответил Девяткин, уже забыв о пиве и плотном ужине, – если мы его не заставим сказать хотя бы несколько слов правды. Ничего не предпринимать до моего приезда.

Глава шестнадцатая

Подвал освещала лампочка, завешенная паутиной. Тубус, он же Рома Антипов, сидел в углу на стуле с жестким сиденьем и деревянной спинкой. Правая рука была пристегнута наручниками к стояку отопления. От нечего делать Тубус разглядывал свои мокасины из оленьей кожи, потому что вокруг не было ничего, достойного человеческого внимания. Только сырые стены, с которых осыпалась штукатурка, обнажив белесый кирпич. Над головой крошечное окошко, выходящее во двор точно такого же старого дома, назначенного под снос. В противоположном углу, присев на ящик, щелкал семечки здоровенный амбал в штатском.

Рома, устав от ожидания, гадал, чем кончится дело. Те варианты развития событий, что приходили в голову, были мрачными и кровавыми. Ясно, менты затащили его в этот подвал, чтобы… Думать об этом не хотелось, но надо смотреть правде в глаза. Да, убить не убьют, но отделают так, что неделю он будет мочиться кровью.