Приговорен к расстрелу - [63]

Сравнительное неуспевание аборигенских детей в европейской школе объясняется их иным темпераментом: использование игр и соревнования для исполнения задач приводит к тому, что дети совершенно теряют концентрацию на предмете задачи и готовы часами продолжать подвижные игры. Чтобы как-то привлечь и удержать их внимание, необходим спокойный и ровный подход и поиск тем, которые были бы близки им (мне приходилось вести компьютерные классы для аборигенов, и я научился пользоваться только интересной для них тематикой). Использование стандартных учебников также плохо подходило для них; они предпочитали работать над конкретными проектами, обращаясь к учебникам или к написанному на доске только в случае необходимости. Быть может, эта психология более здоровая чем у европейцев, но она несомненно сталкивается со стандартами, навязанными им школьными экзаменами, одинаковыми для всех австралийцев.

Нередко, «столкновение культур» приводит к поистине анекдотическим ситуациям. Картина, продающаяся за десятки тысяч долларов в галерее Нью-Йорка, может быть подписана знаменитой художницей, хотя ее нарисовал на деле никому не известный племянник художницы. Абориген может позаимствовать у своего двоюродного брата резюме, пытаясь поступить на работу. Когда его спросят, почему детали в резюме не совпадают, он ответит, что он уже отдал свое резюме тестю, которому оно потребовалось.

Такого рода недоразумения приводили к конфликтам еще во времена «сухого закона» для аборигенов, когда только немногие из них, как, например, ставший знаменитым художник Альберт Намаджира, могли иметь доступ к алкоголю. С одной стороны, племенные законы велели ему делиться своим имуществом, с другой, «законы белых» запрещали давать алкоголь соплеменникам.

Местные власти научились, когда им это выгодно, закрывать глаза на племенные нравы и порядки, иногда даже поощряя традиционные виды наказания (такие как прокол бедра копьем за определенные нарушения), вместо того, чтобы пополнять и так переполненные тюрьмы представителями коренного населения.

Мне приходилось встречать и образованных аборигенов — адвокатов, фермеров, бизнесменов. Те из них, кто получил право распоряжаться ресурсами на своих землях, стали богатыми людьми. В массе, главная черта аборигенов, которая бросается в глаза — это простота и почти детская доверчивость. Они всегда готовы прийти на помощь. Когда у моих знакомых в небольшой деревне, где жили аборигены, сгорел во время лесного пожара дом, аборигены были первыми, вызвавшимися помочь и построить дом заново.

* * *

Переписка с Россией расшевелила стремление к родственным контактам. На короткое время ко мне приезжала дочь Римма. Мы ощущали некоторую взаимную близость, хотя чувствовалась и дистанция. Римма планировала приехать еще раз позже, но не приехала. Она проходила трудный подростковый период. Странно, я вдруг обнаружил в себе строгого отца, сторонника дисциплины, желавшего, чтобы дочь имела большее чувство ответственности. Хотя я довольно часто встречался с Риммой (ее мать работала в авиалинии и могла доставать практически бесплатные билеты для Риммы в любую точку мира), между нами нарастало отчуждение. Экзотические отпуска — включая очень приятное время, которое мы провели вместе на Гавайях незадолго до этого — не могло заменить близости, возможной только при совместной жизни.

Я отправился в деловую поездку в Сан-Франциско, чтобы завершить дела с центральным калифорнийским офисом. Остановился у Б., молодой программистки, работавшей в нашем центральном офисе. Её отец был священником в одном из наиболее либеральных местных приходов, а мать — советником в администрации штата по делам религий. Б. снимала маленькую квартиру в округе Тендерлойн — районе порномагазинов и заведений с красными фонарями. Ее родители были очень обеспокоены этим. За небольшое время она ухитрилась переспать с огромным количеством мужчин, преимущественно старшего возраста. Особенно ее тянуло к тем, кто работал или хотя бы имел косвенное отношение к исследованиям в области космоса. Ее заветной мечтой было родить ребенка в космосе. Квартира Б., заполненная вещами, напоминающими о космосе, представляла собой настоящую орбитальную капсулу посреди района, где жителей интересовали куда более земные дела.

Из Сан-Франциско я написал письмо матери. И послал его через Катю: настолько отчужденным от матери и удаленным от российского прошлого себя ощущал, что нуждался в переводчике, посреднике, который близко знал бы нас обоих и мог перевести мои чувства в понятные для матери слова.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РЕАЛЬНОСТЬ

Я возвратился в Сидней довольно изнуренный. Во время путешествий растаяла большая часть моих сбережений. У меня не было работы, дом в Каранде пришлось продать, чтобы было на что жить. Мне исполнилось сорок три. Я не принимал никаких мер, чтобы обеспечить свою старость. Друзья, которых волновало мое будущее, советовали найти работу, обрести стабильность, осесть.

Пытался писать, но из этого тоже ничего не вышло. Все движения казались больше ритуальными, чтобы подбодрить друзей и самого себя. После периода возбуждения во время путешествий маятник качнулся обратно. Именно тогда я снова позвонил матери. Мать говорила успокаивающе, не было ни раздражения, ни огорчения, ничего напоминающего размолвку, как я ожидал. Это был наш второй разговор за более чем двадцать лет.