Приговорен к расстрелу - [24]

Я продолжал создавать видимость нормальной жизни. Ежедневно плавал, занимался в спортзале и больше не пытался дружить с турецким консулом. Изучал в библиотеке карты. Стал сверхосторожным. К книжным полкам с картами приближался, только проверив, что никто меня не видит, а изучая карты, накрывал их другими книгами. Жадно вслушивался в истории о побегах или о попытках бежать, которые эпизодически всплывали в разговорах с товарищами по работе или с пловцами нашей команды. В них было мало утешительного.

Ни одного успешного побега! Люди, в основном, говорили о тех, кто недавно сбежал в ходе загранпоездок, подобно Голубу или Нурееву. Последние новости о Голубе не радовали: по словам советских газет, терзаемый раскаянием и ностальгией, он, в конце концов, «приполз» обратно в советское посольство в Брюсселе, после того как «иностранные спецслужбы выжали и выбросили его».

Однако история Нуреева все еще интриговала людей. И что их больше всего интересовало, — разбогател ли Нуреев после побега за границу.

Несмотря на всю пропаганду, для многих грузин заграница представлялась землей богатых, с неограниченными возможностями. Это была их мечта.

Вскоре после допроса в КГБ товарищи по команде пригласили меня на пикник в горах, прямо над Батуми. Даже весной там все еще лежал снег. Мы проходили по живописным горным селениям. Я охотно учился грузинским приветствиям и другим обиходным фразам и применял их везде, где только мог, вызывая бурное веселье у грузин, не привыкших к интересу со стороны русских к их трудному языку.

Напряжение от событий последнего года и особенно нескольких последних недель сказалось на мне. Я довольно сильно опьянел от чачи — виноградной водки. Помню, как пытался кататься с горы на одной лыже, упал, почти выбив колено, и вызвал дружеские насмешки грузин, полагавших, что как сибиряк я должен быть превосходным лыжником.

В отличие от дружелюбных отношений в команде и на заводе контакты с местными парнями были далеко не мирными. Однажды я пошел на танцы в одном из санаториев за городом. Не зная местных обычаев и бурного темперамента аборигенов, пригласил привлекательную русскую девушку на танец. Вдруг появился молодой грузин, бесцеремонно оттолкнул меня и начал задавать девушке непристойные вопросы. Я сильно ударил его, тот упал. И тотчас на меня надвинулись по меньшей мере трое молодых грузин, один из которых размахивал самодельным пистолетом. Сообразив, что не только рискую жизнью, но и могу попасть в ближайшее отделение милиции, и тогда планы побега окажутся под угрозой, я постыдно сбежал.

Грузины считали русских девушек-работниц ниже себя, поскольку были довольно зажиточными по сравнению с большинством русских. Дети гор и одеты были более стильно. Чтобы стать на один уровень с местными, я приобрел пару остроносых туфель, привезенных из-за рубежа, возможно, из Турции, и костюм с чрезвычайно зауженными брюками. Такие брюки-дудочки в то время носили молодые стиляги, неизменно провоцируя бурную реакцию ханжей в России, иногда До такой степени, что особо рьяные дружинники могли подойти и распороть их ножницами. Здесь же это, напротив, ценилось.

Наша спортивная команда отправилась на соревнования в Сухуми, столицу Абхазии — живописный город с канатной дорогой, которая вела высоко в горы, чтобы кататься на лыжах. Сухуми славился впечатляющим зоопарком и приматологической станцией. Подобно Батуми, он был цветущим курортным городом. Ничто не предвещало того разрушительного запустения, которому подвергнется это мирное побережье тридцать лет спустя во время войны между Грузией и Абхазией.

На соревнованиях мой результат оказался ниже моего наилучшего времени и даже ниже того, что ожидала Тейя. Сказались, видно, приготовления к марафонскому проплыву, а не к спринту. Тренерша была недовольна.

Я уже начал было забывать предсказание Марии о моей судьбе, когда произошел еще один загадочный случай. Во время прогулки по городскому парку в Сухуми ко мне подошла цыганка и предложила погадать. Она проговорила: «Одна из твоих дорог ведет в казенный дом. Другая дорога — за кордон. Ты станешь богатым и знаменитым, если выберешь вторую».

Этот последний случай поверг меня в состояние лихорадочного ожидания. Все казалось возможным. Возвращаясь в Батуми поздно вечером, я мог наблюдать с теплохода длинную береговую линию, усеянную прожекторами, которые своими лучами хлестали море. Однако прожектора не пугали меня. Я был в состоянии, близком к эйфории, подобным тому, что испытывает спортсмен перед ответственными соревнованиями. Что-то внутри говорило, что успех не только возможен, но неизбежен.

К этому времени я собрал приличное количество информации о границе. Она находилась примерно в 18 километрах, если по прямой, и в добрых 30, если плыть вдоль берега по кривой, с большими отступами от береговой линии, когда это требовалось, чтобы избежать близости прожекторов или сторожевых катеров. Я все еще мало знал о препятствиях, которые могу встретить, если выберу не заплыв, а переход сухопутной границы. Из разговоров и советской пропаганды следовало, что граница неприступна. Запретная зона начиналась в предместьях Батуми. Однажды я попал в нее, гуляя за городом. Почти тотчас же меня остановил патруль. От ареста спасло только то, что я работал на местном заводе. Показав заводской пропуск, сказал, что заблудился по пути к другу, который работает вместе со мной и живет в этом районе. Меня отпустили, предупредив, чтобы больше никогда не выходил за пределы города. Все склонялось к морскому варианту.