Приговор - [340]

— Ну, тюрьма всё равно что человеческий организм. Чуть что разладится — и всё, пиши пропало. Так и у нас — случись что, потом не расхлебаешь. — И Ито прищурил глаза под бинтом.

— Кстати, как ваша рана?

— Ещё побаливает. — Ито провёл рукой по бинту. — Кость вроде бы не задета, а дёргает постоянно! Вот уж неблагодарная тварь, этот Сунада!

— Он ведь умер.

— Туда ему и дорога. С такими только так и можно, чтобы другим не повадно было. А как ваш палец?

— Ничего. После того как нарыв прорвался, стало значительно легче.

— Нет, вы подумайте, и это благодарность за мою доброту! Ведь сколько раз зимой я вызывал к нему ночью врача! Он мочился во сне, и я добился для него разрешения пользоваться грелкой. А когда он в очередной раз изрезал себе левую руку, я по четыре раза в день делал ему обезболивающие уколы. И несмотря на всё это, негодяй дал мне по голове, — и когда? — когда я принёс ему лекарство! Отплатил злом за добро! Кое-кто готов превозносить труд надзирателей, мол, они выполняют священный долг перед Богом, то да сё, а я вам скажу — это просто тяжёлая и грязная работа.

Ито ещё раз провёл рукой по бинту и поморщился. Его лицо болезненно задёргалось, словно стараясь сбросить красную, уставшую за сорок лет службы в медсанчасти кожу. Глядя на него, Тикаки вдруг ощутил резкую боль в пальце, будто его придавили вдруг чем-то тяжёлым. Кстати, самое время заняться этим пальцем.

Ито открыл дверь, и в каморку ворвался шум возбуждённых голосов из терапевтического кабинета. Пройдя за спиной Сонэхары, который, сверкая усеянной капельками пота лысиной, с жаром урезонивал своих пациентов, Тикаки вошёл в операционную. Доктор Таки курил у окна, бездумно поглядывая на дождь. Увидев забинтованный палец, он моментально отбросил сигарету и принялся за дело. Санитар Маки в синей шапочке и арестантской робе почтительно размотал бинт.

На кончике пальца проступали следы зубов, из них сочился жёлтый гной. Но отёк спал — явно помог марлевый дренаж, который позавчера ввёл в рану Танигути. Таки вытащил дренаж и промыл рану перекисью водорода.

— Маки! — резко крикнул он. — Опять марля разрезана неправильно. Я же тебе говорил, что резать надо на одинаковые полоски шесть сантиметров шириной!

— Простите! — Маки съёжился, как от удара. Этот сорокапятилетний здоровяк когда-то владел литейной фабрикой. За мошенничество с векселями он схлопотал два года тюрьмы и за примерное поведение был переведён на исправительные работы в медсанчасть. Из-за него постоянно возникали проблемы: чувствуя себя боссом, он запугивал других санитаров и не гнушался рукоприкладством. Странно было видеть, как он воровато прячет глаза, робея перед доктором Таки.

— А кстати, Маки, тебя ведь утром восстановили в должности? Надеюсь, ты принёс свои извинения доктору Танигути?

— Нет ещё.

— Немедленно ступай к нему и проси прощения. Ты не имел никакого права бить Кобаяси. Скажи, что это никогда больше не повторится. Если бы доктор Танигути не замолвил за тебя словечко, тебя бы сейчас здесь не было.

— Слушаюсь.

— Давай, иди быстрее. — Таки выхватил из рук Маки бинт и стал сам его сматывать. Маки вышел, почтительно сгорбившись.

— Спасибо, — слегка поклонившись, сказал Тикаки, между тем Таки, усевшись на подоконник, уже закурил новую сигарету. В операционной университетской больницы было строго-настрого запрещено курить, но здесь не обращали внимания на такие мелочи. Тикаки пошёл к выходу, но у двери притормозил и, развернувшись на каблуках, спросил:

— Доктор, вы не скажете, каковы обязанности врача, присутствующего при казни?

Таки молча выпустил из ноздрей струйку дыма, его запавшие глазки неотрывно смотрели на дождь: неожиданный вопрос не удивил его, скорее он подыскивал наиболее точный ответ. Спустя некоторое время он пробормотал себе под нос:

— Констатация смерти, вот что. Полагается стетоскопом прослушать сердце. И ещё замерить секундомером время до его полной остановки, что бывает весьма затруднительно. Из-за шума. Стоит эшафоту упасть, как всех словно прорывает после долгого молчания. Это, разумеется, мешает. Так что это не так-то просто, да и неприятно, что говорить.

— А у Сунады сколько времени ещё билось сердце?

— Четырнадцать минут пятьдесят восемь секунд.

Довольно долго, Сонэхара говорил, что до полной остановки сердца проходит обычно от одиннадцати до пятнадцати минут. «Неужели так долго?» — готов был спросить Тикаки, но осёкся. Ведь все эти четырнадцать минут пятьдесят восемь секунд Таки держал у груди Сунады стетоскоп. Остальные, довольные, что самое неприятное уже позади, болтали о своих делах, и только врач должен был напряжённо ждать наступления смерти.

— Интересно, а я могу присутствовать при казни? — Этот вопрос совершенно машинально сорвался с его губ, он вовсе не собирался его задавать и сам удивился, услышав свой дрожащий, хрипловатый голос. Очевидно, его удивление передалось Таки, во всяком случае, тот недоумённо уставился на него, потом отвёл взгляд и беспокойно забегал глазами по комнате.

— Да кто угодно может.

— Наверное, нужно иметь соответствующую квалификацию? Ведь я работаю здесь всего полтора года.