Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау - [36]

Двери обеих комнат были широко раскрыты. Воздух, насыщенный запахом курений, дрожал от более или менее притворных стонов женщин. Анвальдт вошел в первую комнату. Как он и предполагал, никто из находившихся там не обратил на него ни малейшего внимания. Зато он внимательно рассмотрел всех. Без труда он узнал срезанную челюсть Мааса и родинку на руке «гимназистки». Выйдя, он аккуратно прикрыл за собой дверь. В широком коридоре было несколько ниш, в которых стояли небольшие мраморные колонны. Инстинкт хамелеона подсказал Анвальдту снять смокинг и рубашку и повесить их на одну из колонн. Снизу доносилось звуки смычковых. Анвальдт узнал «Императорский квартет» Гайдна.

Он спустился по лестнице и увидел три распахнутые настежь двери. Он остановился в одной из них и осмотрелся. Стеклянные стены между тремя комнатами раздвинули, и образовался зал длиной в тридцать и шириной метров в сорок. Практически всю площадь его занимали столики, заставленные фруктами, бокалами, бутылками в ведерках со льдом, а также шезлонги и софы, на которых медленно шевелились обнаженные тела. Барон дирижировал квартетом, но вместо палочки у него в руке была человеческая берцовая кость. Грустноокий слуга, на котором из одежды была лишь индийская набедренная повязка, прикрывающая гениталии, разливал вино в высокие бокалы. Ганимед сей на некоторое время приостановил эту свою деятельность и принялся расхаживать среди гостей, грациозно разбрасывая вокруг лепестки роз. Он следил за тем, чтобы все гости были довольны. Потому-то грустноокий изрядно удивился, увидев высокого шатена, который стоял в дверях, а затем стремительно сел на софу, с которой только что скатилась на пол пара лесбиянок. Танцующей походкой Ганимед подошел к Анвальдту и мелодичным голосом осведомился:

— Уважаемому господину что-нибудь нужно?

— Да. Я вышел на минутку в туалет, а моя партнерша куда-то исчезла.

Ганимед наморщил брови и пропел:

— Ничего страшного, вы сейчас же получите другую.

Из Зоологического сада несло запахом навоза, время от времени там раздавалось рычание измученных жарой зверей. Одер отдавал остатки влаги сухому воздуху.

Барон отбросил берцовую кость и начал стриптиз. Музыканты с неистовой страстью ударяли смычками по струнам. Раздевшись донага, барон прицепил себе большую рыжую бороду, а на голову водрузил двухъярусную тиару Навуходоносора. Иные из участников оргии, скользкие от пота, утратили последние силы. Некоторые пары, трио и квартеты тщетно еще пытались поражать соучастников изощренными ласками. Анвальдт поднял глаза и встретился с внимательным взглядом Навуходоносора, облачившегося в тяжелое золотое одеяние. (Я выгляжу как черный таракан на белом ковре. Лежу один в брюках среди обнаженных людей. И никто из них не пребывает в одиночестве. Ничего удивительного, что этот хрен так смотрит на меня.) Навуходоносор продолжал смотреть, смычковые инструменты превратились в ударные, стонали женщины, изображая наслаждение, выли мужчины в вынужденном экстазе.

Анвальдт корчился под пристальным взглядом барона. Он решил было принять приглашение двух лесбиянок, которые уже некоторое время заманивали его к себе. Но вдруг явился Ганимед, ведя пьяненькую платиновую блондинку в бархатной маске. Навуходоносор тут же потерял к нему интерес. Девушка присела на корточки у софы Анвальдта. Он закрыл глаза. (Ладно, хоть что-то получу от этой оргии.) Увы, надежды его не исполнились; он ждал прикосновения ласковых ладоней и губ девушки, а вместо этого сильные, твердые руки прижали его к софе. Высокий темноволосый мужчина с орлиным носом сжимал бицепсы Анвальдта, не давая ему подняться. Слуга барона держал смокинг Анвальдта и пачку черных приглашений на бал. Темноволосый спросил, обдав Анвальдта волной чесночного и табачного запаха:

— Как ты сюда попал? Покажи приглашение!

Такой же акцент Анвальдт слышал, когда допрашивал в Берлине одного турецкого ресторатора, замешанного в контрабанде опиума. Он лежал, парализованный не столько тем, что его придавили к софе, сколько татуировкой на напряженной левой руке придавившего его. Между указательным и большим пальцами вздулась округлая мышца, вздрагивающая при малейшем движении руки. И от движения мышцы судорожно подергивался детальнейшим образом вытатуированный скорпион. Темноволосый собрался полностью обездвижить Анвальдта, и когда поднял ногу, чтобы перекинуть ее через софу и усесться верхом на полицейском, тот коленом врезал любителю чеснока в причинное место. От невыносимой боли темноволосый отпустил Анвальдта, который, обретя частичную свободу, ударил противника головой в лицо. Татуированный утратил равновесие и свалился с софы. Полицейский понесся к выходу. Драка не привлекла ничьего внимания, квартет все так же исполнял сумасшедшее рондо, и все больше обессилевших тел валились пластом на влажный паркет.

Единственной преградой, которую нужно было преодолеть Анвальдту, оказался грустноокий Ганимед, раньше его выскользнувший из зала и сейчас запиравший входную дверь. Анвальдт ударил его ногой в пах, затем кулаком по ребрам, однако слуга успел запереть дверь и выбросить ключ в щель для писем. Он зазвенел, упав на каменные плитки лестничной площадки. Третий удар по голове отправил Ганимеда в нокаут. Однако путь через дверь был закрыт, и Анвальдт взбежал по внутренней лестнице на второй этаж апартаментов барона. Он слышал за спиной тяжелое дыхание черноволосого иностранца. Раздался выстрел, умеренно заинтересовавший отдыхающих после тяжких трудов участников оргии. Полицейский почувствовал боль в ухе и теплую кровь на шее.