Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау - [31]

Он заорал во сне и хлопнул себя по животу. В закрытом окне на небе висела красная луна. Пошатываясь, Анвальдт подошел к окну и настежь распахнул его. Он стащил постель на ковер, улегся на нее, и скоро она промокла от пота.

Бреславльская ночь была безжалостна.

V

Бреслау, понедельник 9 июля 1934 года, девять утра

Утро принесло малость прохлады. Анвальдт зашел в кухню и внимательно оглядел ее: никаких тараканов. Ну да, днем они прячутся в щелях, темных углах, под половицами. Он выпил бутылку теплого лимонада. Потом стремительно проделал серию упражнений, не обращая внимания на струйки пота, ползущие по телу. Несколькими движениями бритвы соскреб жесткую щетину, вылил на себя кувшин холодной воды, надел чистое белье и рубашку, уселся в старое продавленное кресло и атаковал слизистую оболочку желудка никотином.

Под дверью лежали два письма. Предостережения Мока Анвальдт прочитал чуть ли не растроганно и сжег письмо в пепельнице. Обрадовала его и весть от Мааса: ученый демонстративно сухо сообщал, что перевел выкрики Фридлендера и ожидает Анвальдта в десять у себя на Тауенцинштрассе, 23. Анвальдт с минуту изучал план Бреслау и наконец нашел эту улицу. Идя по натоптанной дорожке, письмо Мааса он тоже сжег. Он ощущал огромный прилив энергии и ни о чем не забыл: уходя, взял со стола тарелку с размазанным шпинатом, выбросил его в клозете на площадке между этажами, а посуду отнес в ресторан, где съел легкий завтрак. Выйдя из ресторана, он сел за руль блестящего черного «адлера», который утром поставил возле дома шофер Мока. Когда автомобиль выехал из тени, в него мгновенно ворвалась волна зноя. Небо было белое, солнце с трудом пробивалось сквозь висящую над Бреслау мутную пелену. Чтобы не блуждать, Анвальдт решил ехать точно по плану: сперва по Грюбшенерштрассе, потом на Зонненплац свернул на маленькую Телеграфштрассе, миновал Центральный телеграф, эллинистическое здание Музея изящных искусств и остановился на Агнесштрассе в тени синагоги.

В доме по Тауенцинштрассе находился Альгемайне Дойче Кредит-анштальт-банк. В жилую часть дома вход был со двора. Дворник почтительно пропустил гостя нового жильца доктора Мааса. Раздражение, вызванное жарой, у Анвальдта возросло стократно, когда он оказался в снятой бароном для Мааса комфортабельной квартире с ванной. Он привык к трудным бытовым условиям и тем не менее не мог побороть возмущения, сравнивая эту прекрасную квартиру со своей норой, где было полно тараканов и даже клозет был общий и находился на площадке между этажами.

Маас даже не пытался делать вид, будто рад гостю. Он усадил Анвальдта за письменный стол и бросил перед ним несколько листков, исписанных ровным, разборчивым почерком. Сам же расхаживал по кабинету и так жадно затягивался сигаретой, словно не курил несколько месяцев. Анвальдт обвел взглядом стол и стоящие на нем предметы роскошного письменного прибора (подкладка зеленой кожи под бумагу, резная песочница, пузатая чернильница, бронзовое пресс-папье в виде женской ножки), с трудом подавляя в себе горечь и зависть. Маас возбужденно ходил взад-вперед по кабинету, гортань Анвальдта пересохла от жажды, а между окнами исступленно билась оса. Полицейский глянул на надутые щеки Мааса, сложил листки и спрятал их в бумажник.

— Позвольте откланяться, доктор Маас. Я изучу все это у себя в кабинете. — Анвальдт сделал ударение на словах «у себя».

Он двинулся к двери. Однако Маас, размахивая руками, ринулся ему наперерез:

— Дорогой Герберт, вы какой-то нервный… Это все жара… Я прошу вас, прочитайте мою экспертизу здесь… Вы уж извините мою суетность, но мне хотелось бы сразу услышать вашу оценку этого перевода. Мне очень важны вопросы и замечания… Вы умный человек… Очень вас прошу…

Маас бегал вокруг гостя, протягивая поочередно сигареты, сигары, горящую зажигалку. Анвальдт, поблагодарив, взял сигару и, не обращая внимания на ее крепость, несколько раз глубоко затянулся, после чего принялся за изучение апокалиптических выкриков Фридлендера. Он вскользь пробежал подробное описание метода, а также соображения о семитских согласных и сосредоточился на переводах пророчеств. Первое из них звучало так: raam — «грохот», chawurа — «рана», makak — «растечься, гноиться», arar — «развалины», schamajim — «небо». А второе: jeladim — «дети», akrabbim — «скорпионы», sewacha — «решетка», amok — «белый». Далее Маас делился некоторыми сомнениями: «Из-за плохого качества пластинки последнее выражение второго пророчества можно понимать или как chol — „песок“, или как chul — „вертеться, плясать, падать“».

Анвальдт расслабился: оса вылетела в открытую форточку. Маас предлагал следующую гипотезу: «…нам представляется, что лицо, указанное Фридлендером в первом пророчестве, умрет от гноящейся раны (смерть, рана, гноиться), полученной вследствие обрушения здания (развалины). Ключом для идентификации этого лица может служить слово schamajim — „небо“. Будущей жертвой может быть кто-то, в чью фамилию входят звуки ш, а, м, а, й, и, м, например Шайм либо кто-то с фамилией Химмель,[28] Химмлер.

Мы считаем, что второе пророчество уже исполнилось. Оно, по нашему мнению, относится к Мариетте фон дер Мальтен (ребенок, белый берег — так называли остров Мальту), убитой в салон-вагоне, снабженном решетками. В ее вспоротой брюшной полости кружили скорпионы».