Приглашение в социологию эмоций - [71]

Другое важнейшее замечание касается перевода основных терминов, которые раскрывают процесс управления эмоциями, или «эмоциональную работу» (в терминологии А. Хокшилд), – поверхностное и глубокое исполнение (surface acting; deep acting), для чего в тексте также сделано специальное примечание. Здесь уместно в общих чертах повторить его. Нам представляется, что более точно эти термины можно было бы перевести как «поверхностный процесс действия» и «глубинный процесс действия» по поводу чувств. А.Р. Хокшилд в работе «Управляемое сердце» делает акцент именно на исполнении социальной роли в данной ситуации. Но при этом она не использует более близкие по смыслу слова performance или performing, а именно acting, например, о глубоком исполнении (deep acting) она пишет: «…человек управляет чувствами и реально начинает чувствовать то, что требуется. Он уже не обманывает, не подделывает чувства… При исполнении роли актер возбуждает страсть у своей публики, но он сам только исполняет роль, изображая чувство. Метод Станиславского, однако, предполагает, что внешнего исполнения недостаточно для актера, и требует возбуждения подлинных чувств, необходимости их проживания актером…» [Hochschild, 1983, p. 35–38]. Хокшилд здесь проводит аналогию с игрой актера и пишет о разных способах актерской игры, под глубоким исполнением она понимает именно процесс «вживания в роль», намеренное вызывание у себя чувства, которое, согласно культурным представлениям, нужно переживать в данной ситуации. Именно поэтому мы сделали выбор в пользу слова «исполнение», созвучное социологическому термину «исполнение роли», однако данные термины по смыслу указывают на определенные действия в данной ситуации.

Важно написать и о переводе конкретных эмоций, которые есть и в нашем языке. Учитывая, что эмоции формируются социальными и культурными условиями, в книге приводятся исследования таких эмоциональных состояний, для которых нет названия в русском языке. Например, эмоциональное состояние «закрытие», характеризующее переживание завершения и восстановления после пережитой боли после потери, о чем автор неоднократно пишет в своей книге. Возможно, в результате социальных изменений или культурного обмена эти эмоциональные состояния будут пониматься и фиксироваться и в нашей культуре, и в науке, и в повседневной жизни. Данные примеры подчеркивают конструктивистскую позицию автора, его принадлежность к символическому интеракционизму, дают возможность сравнить культурные определения эмоций и сформировать собственные концептуализации эмоциональных состояний.

Помимо различий в культурных представлениях, эмоции динамичны по своей природе, и их разные описания постоянно появляются в различных ситуациях и отношениях. Автор пишет: «Контекст, аудитория и цели нашего взаимодействия – все это формирует тот способ, которым мы описываем наши чувства [Harris, Ferris, 2009]. В разговоре с собеседниками мы можем охарактеризовать наши эмоции так, чтобы вызвать желаемые реакции» (с. 150). Поэтому задачей социологов здесь является выделение типичных переживаний. Л. Фельдман-Баррет сказала бы, что в конструктивистской психологии (которая отчасти зеркально отражает традицию символического интеракционизма в социологии) нельзя полагаться на общепринятые значения, в каждой ситуации создается свой особый случай эмоции [Фельдман-Баррет, 2018]. Поэтому стиль учебника является таким «вероятностным» – автор практически везде для описания разных социально-эмоциональных процессов использует слова «возможно», «вероятно», «может», «вообразите, как может…», «представьте, что произойдет…», отражая контекстуальность, ситуативность переживания эмоций. Однако тем не менее эмоции как предмет научного изучения имеют и универсальные признаки (и культурные, и биологические). Иначе как можно было бы вообще понять, о чем пишет автор? Например, в описаниях эмоций есть универсалии: при гневе «кровь вскипает», при страхе – мы «дрожим», и др., что характерно для многих культур.

Но многие названия для эмоций, хотя практически каждому понятно, о чем идет речь, трудно точно передать на другом языке. Например, слово «гнев» (anger). Совершенно очевидно, что для повседневного русского языка это слово не очень характерно, немного наукообразно, мы скорее «злимся», «сердимся» и др. Иногда слово «гнев» не всегда подходило для перевода, поскольку нам известен был контекст переживания эмоции. Например, когда автор пишет: «Работодатели, таким образом, могут требовать от работников низшего звена, чтобы они строго придерживались определенных эмоциональных норм (“Всегда улыбаться и никогда не отвечать на возмущение (anger) клиента», что подчеркивает существующие неравенства по доходу и властным полномочиям” (с. 50), мы использовали близкое данному контексту слово. В других случаях было легче, но слова «злость» и «злимся» мы также использовали. То же самое можно сказать в отношении слова «печаль» (sadness) (на наш взгляд, его лучше было переводить словом «грусть»). Слово «любовь» обладает еще большей многозначностью, поскольку включает и смысл «любить», и «нравиться», и «умиляться», но мы старались не увеличивать эту многозначность, чтобы адекватно передать стиль учебника и язык научной дисциплины иногда в ущерб художественному стилю.