Приезжайте к нам на Колыму! - [87]

Потом мы пошли на почту за письмами. Крупная, сексуального вида блондинка изумленно смотрит на меня и долго рассматривает мои документы. Ее изумление вскорости разъяснилось: оказывается, Юра успел сообщить тут, что вскорости их посетит замечательная личность — писатель и международный лауреат (это я). Для чего делал он мне такую рекламу в Сусумане и какой такой я лауреат — неизвестно. Можно представить себе изумление почтовой блондинки, когда явилась эта самая замечательная личность, грязная, рваная и с неприличной бородой (бороду в поле я обычно не брею, и она вырастает у меня длинная и жидкая, как у Хо Ши Мина). Кроме писем из дому ждал меня тут и сюрприз: сигнальный экземпляр нашей с Вадимом книжицы «На четырех углах», присланной мне соавтором в подарок ко дню рождения.

Потом мы отправились в баню. Идти париться пришлось в две смены, чтобы не бросать лагерь без присмотра (Юра тоже решил сходить попариться, хотя, на наш взгляд, ему этого совершенно не требовалось — он был чист и свеж, как новый гривенник). Сперва пошли Саня с Юрой и Колькой, потом мы с Геной. Сегодня суббота, а по субботам здесь почему-то баня закрывается очень рано — в семь часов. Нас сперва не хотели было пускать, но мы дали рубль старику банщику, и он смилостивился. Мы мылись и парились вдвоем в совершенно пустой бане, а когда, одевшись, собрались уходить, старичок вдруг затеял с нами переговоры:

— Ну что, хорошо попарились? Парок-то у нас, а?!

— Хорош парок, — сказал Гена, — до костей пробрал.

— По полпуда грязи у тебя оставили, — добавил я.

— Это хорошо, это правильно, — засуетился дедок. — В тайге-то известно какая жизнь: комар, ни водочки, ни мышки, верно?!

— Верно, — согласился я, пока что не понимая, куда дедок клонит.

— Сейчас небось остограммитесь и — в парк, на танцы, в тайге-то по бабам, поди, изголодались?

Мы смущенно улыбнулись.

— Вы вот что, — затараторил он, — как на танцах девочек подцепите, сразу сюда их ведите. Я до самого утра тут дежурить буду. Вот в это окошко стукните, я вам и открою. Хоть мужское отделение, хоть женское — на выбор. Чем по кустам валяться, лучше уж сюда, ко мне — чистота, тишина, покой и никакой милиции. Заодно мышек-то и попарите, спинки им потрете. — Он сощурился в масляной улыбочке и угодливо засмеялся. — Ну а трешка или там пятерочка — это ведь для вас не деньги, верно?

— Верно, — сказал Гена, — пятерка для нас — не деньги.

Дед проводил нас до дверей и даже вышел с нами на улицу.

— Вот в это окошко стукните, и порядок, — еще раз показал он нам с порога, — ага?

— Ага, — ответил ему я, чтобы побыстрее отвязаться, и мы ушли к себе в лагерь.

Понапрасну, видно, прождал нас дед всю ночь, рассчитывая на крупный заработок. Не пришли мы к нему в баню с Геной. И мышек не привели.

После бани блаженствовали мы до глубокой ночи, потягивая свежайшее пиво, а Юра рассказывал:

— Сперва привезли меня из Сусумана на «скорой помощи» в Ягодное. И сразу — к глазному врачу. Тот вертел меня, вертел перед какими-то зеркалами, вздыхал, цокал языком, а потом говорит: «У тебя, парень, кусочек металла в зрачке остался — валяй-ка ты в Магадан на операцию, а то еще день-два, и глаз вынимать придется». Ну, меня на ту же «скорую помощь», через всю трассу — раз! — и сразу на операционный стол.

Глазной хирург там — просто великолепный, молодой совсем еще мужик, но уже, по всему видать, опытный и талантливый. Сделал он мне операцию (все прошло просто замечательно), и уложили меня, голубчика, в глазное отделение Магаданской областной больницы.

Господи Боже мой, чего только я в этом отделении не насмотрелся (одним глазом, правда), кого только там не встретил! Тебе бы, Женька, туда попасть, вот где типы-то, вот где личности. Отделение, единственное на весь северо-восток: Колыму, Чукотку, Северное Приморье. Ну, само собой, лежали у нас два зэка из строгих лагерей. А чтобы они не сбежали, сидел у дверей на табуретке круглые сутки автоматчик в белом халате. То ли караулил он, чтобы эти двое не сбежали, то ли чтобы чего не набезобразничали, не знаю, врать не буду. Правда, эти зэки хоть и были убийцы, но вели себя тише воды, ниже травы...

Потом был у нас еще один психованный, «с приветом» то есть. Самый натуральный, из психбольницы. Он себе (не у нас, правда, а раньше) ножом половой член отрезал. Ему его потом кое-как пришили — тоже, между прочим, сложная операция. А он, как у него все там зажило, опять нож взял и снова отрезал. Теперь уже напрочь. Я как-то спросил у него, у психа-то этого зачем, дескать, ты это сделал? Какой во всем этом смысл? А он смотрит на меня так сострадательно и говорит: «Эх вы, люди называется! Ничего-то вы в жизни так и не поняли!» Я так даже сперва засомневался: черт его знает, может, и правда я чего не понял. Ну а потом, рассудите сами: я, выходит, не понял, а он понял. Чего же он понял? Что без члена жить надо, да это что же за понятие такое?..

Был у нас один молоденький парнишка, лет шестнадцати. Славный парень такой, мы его все любили. Очень сложную ему операцию хирург сделал. И сделал удачно. Сперва этот парнишка смирно лежал, а как дело на поправку пошло, вздумал вдруг с одним здоровяком бороться. Ну все швы-то в глазу у парня и полопались. Так, верите-нет, наш хирург как узнал, даже заплакал от обиды...