Приёмыши революции - [276]

Из всех последних Романовых только брак Ольги можно считать, с оговорками, равнородным, хоть и заключён он был в откровенный обход всех необходимых традиций.[17] Отдельные поклонники монархизма даже считают Сато Кейтаро, старшего сына Ренина, наиболее вероятным наследником российского трона, что не вызывает у самого Кейтаро — художника и руководителя детской художественной школы — ничего, кроме улыбки.

В сравнении со старшей сестрой можно сказать, что Татьяна прожила самую однообразную и даже скучную (а так же самую долгую из всех последних Романовых) жизнь. Почти всю её, как и обещала, она провела в Усть-Сысольске (ныне Сыктывкаре), покидая его только для того, чтобы получить образование, позволившее ей стать в любимой больнице оперирующим хирургом, и в гости к живущим в других городах родственникам. Там вместе с Эльзой ухаживала за стариками Ярвиненами (Пертту умер в возрасте 90 лет, а Хертта немного не дожила до ста), помогала растить детей. Рупе, когда вырос, стал школьным учителем, а Ритва врачом, «как тётя Тана». Замуж Татьяна так и не вышла, хотя недолгое время проходила в невестах однокурсника Михаила, но не слишком сильно переживала, когда он в итоге предпочёл остаться в Москве. Размеренное, даже рутинное течение жизни, наполненной главным и преимущественным образом работой, нарушалось только нечастыми, но бурными встречами с Риммой. Большую часть жизни они жили и работали в разных городах, но вели переписку (больше Татьяна, Римма к эпистолярному жанру относилась более спокойно, что не слишком расстраивало Татьяну, вполне довольствовавшуюся более редкими и короткими ответами на её развёрнутые послания) и посещали друг друга на праздники (здесь уже легче на подъём была Римма). Когда в 37-м Римму арестовали, Татьяна поехала в Москву, добивалась встреч с заключённой и обивала пороги, заваливая руководство НКВД прошениями о её освобождении. В 38-м Римма действительно была освобождена, а через два месяца арестовали уже Татьяну, и теперь пороги обивала Римма, ручаясь за подругу и требуя её освобождения под свою личную ответственность. Начало 39-го они встретили в одной тюрьме, добившись возможности обитать в одной камере, в феврале были отпущены по залогу, внесённому племянниками, а в мае следствие по их делам было окончательно прекращено. Есть легенда, что на папках с их делами почерком Сталина начертано: «Больше не арестовывать. Надоели», но это, скорее всего, только анекдот. Лето Римма провела в Сыктывкаре, ухаживая за изрядно подорвавшей здоровье Татьяной, но после восстановления в должностях они снова разъехались. В 1963 году Римма добилась для Татьяны поездки в Крым для поправки здоровья (добилась больше от неё самой), а потом убедила оставить работу и окончательно уйти на давно заслуженную пенсию. С 1965 они жили вместе в однокомнатной квартире в Подмосковье — Татьяна перевезла с собой только свои награды ветерана труда и труженика тыла и различные грамоты, всю обстановку в квартиру и даже вещи обеспечила Римма, регулярно, впрочем, мучая подругу обстоятельными расспросами, нравится ли ей то или это и такой ли ковёр она хотела или какой-то другой. Квартира подруг поражала гостей сочетанием парадоксального — практически больничной чистотой (наводить порядок по-другому Татьяна уже не умела) и крепкой прокуренностью, огромным, непонятно как вмещающимся здесь количеством собираемых Риммой книг и разводимых Татьяной гераней (ещё более удивительно было то, что цветы не дохли в настолько прокуренном жилище). Женщины особо не чуждались общения с соседями, но предпочитали всё же общество друг друга, совершая, пока позволяло самочувствие, длительные пешие прогулки по окрестностям. Последние годы они нехотя, но принимали помощь внучатых племянников и пионеров из ближайшей школы — Татьяна, из-за прогрессирующей болезни почек, становилась практически неходячей, и слабеющей глазами, да и общим состоянием здоровья Римме оказалось сложновато вести быт и ухаживать за подругой своими силами. Последовательно практически роль сиделок при них исполняли Маргарита, Елена и дочь Ритвы Лайна, последняя продержалась до самого конца, обладая нужным для этого запасом терпения — по воспоминаниям её дочери Вари, исполнявшей своего рода роль секретаря по написанию писем под диктовку, «у бабушек был довольно тяжёлый характер, осложняющийся с возрастом понятными старческими особенностями. Бабушка Таня, практически лишённая какого-либо дела — состояние для неё чуждое и неприятное — живо интересовалась всеми нашими делами и обижалась, если не рассказываем, а когда рассказывали — то конечно же, часами распекала за то, что мы, по её мнению, делали не так, и случалось даже, что она доводила маму до слёз, но мама никогда не злилась на неё и запрещала это мне, всегда повторяя, что если б не бабушка Таня — нас просто не было бы на свете, ведь она спасла жизнь дедушке, когда он был совсем малышом. Да и просто грешно обижаться на человека, практически прикованного к постели. С бабушкой Риммой было проще в этом плане, но она, даже будучи уже практически незрячей, постоянно стремилась нас контролировать — поменяли мы простыни бабушке Тане, удобно ли устроили ей подушки, до нужной ли температуры подогрели еду или набрали воду в ванну, пересчитывала таблетки, полагая, что мы забываем их давать». Воспоминания двух сестёр-пионерок, приходивших помогать с уборкой и походом в магазин за продуктами, напротив, удивительно восторженны — даже в эпизодах, касавшихся «понятных старческих особенностей» — «В последние годы, как это часто бывает со старыми людьми, они имели серьёзные проблемы с памятью — могли совершенно не помнить вчерашний день, зато прекрасно помнить произошедшее лет 40 назад, словно это было только вчера. Бывало, что Татьяна Николаевна не узнавала приезжающих навестить её племянниц и даже ухаживающих за ней Лайну Леонидовну и Варю, или принимала нас за своих племянниц, когда они были ещё очень малы, или даже — если память уносила её совсем глубоко в прошлое — за своих сестёр. Это вызывало, конечно, очень сильную неловкость, но было так чудно и интересно слушать о событиях, происходивших ещё до твоего рождения, словно в самом деле окунаешься в невозвратное и такое удивительное прошлое! При этом надо сказать, друг друга Татьяна Николаевна и Римма Яковлевна всегда узнавали, было очень весело слышать их задорные перепалки, из которых следовало, что они считают себя ещё юными девушками. Мы тоже несколько раз по их просьбе писали письма для их родственников — Римма Яковлевна говорила, что Лайна Леонидовна и Варя забывают отправлять письма, и они в самом деле некоторые не отправляли — когда в них, например, спрашивалось о здоровье и успехах в учёбе детей Марии Николаевны, которые давно уже имели своих детей и даже внуков. Иногда, конечно, от всего этого было очень грустно, но когда кто-нибудь говорил, что лучше умереть молодым, чем дожить до такой глубокой старости, стать больным, беспомощным и ворчливым, мы всегда обрывали такие разговоры. От одной мысли, что эти старушки однажды умрут, становилось очень грустно».