Придворное общество - [93]

Двор эпохи денежного хозяйства, поскольку он еще только вырастает из прежнего натурально-хозяйственного двора, пребывает еще в процессе становления, представляет собой своего рода резервуар, в который вливаются определенные социальные потоки. Чем больше заполняется этот резервуар, тем меньше людей из лагеря провинциально-сельского дворянства, да и из лагеря буржуазии могут попасть в него с этими потоками. Так формируется социальный круговорот, замкнутый на двор, и в нем постепенно, после многих колебаний в ту и другую сторону изменяется распределение давления, пока, наконец, внутренние напряжения не разорвут всю эту систему.

20.

Правда, поначалу требование к крупному и мелкому дворянству постоянно пребывать при дворе, если оно желает королевской милости, еще не составляло части сознательной политики короля. Генрих IV не располагал еще даже и средствами для финансирования столь огромного аппарата двора, для раздачи придворных должностей, высочайших щедрот и пенсий в том объеме, как при Людовике XIV. Он вообще еще не стремился столь сознательно, как Людовик, к тому, чтобы сделать двор дворянским местом, учреждением социального обеспечения для знати. Эта фигурация еще пребывает в бурном движении. Дворянские семейства опускаются, буржуазные выдвигаются наверх. Сословия сохраняются, но между ними существует значительная флуктуация, разделяющая их перегородка полна щелей. Личное усердие или нерадивость, личная фортуна или неудачи определяют в эту эпоху возможности того или иного семейства нередко в такой же степени, как первоначальная принадлежность его к той или иной социальной группе.

Затем каналы, ведущие в придворное общество извне, из слоев непридворных, постепенно сужаются. Королевский двор и придворное общество медленно превращались в мир, нравы и обычаи которого, вплоть до манеры говорить, одеваться и даже до телодвижений при ходьбе и жестов в разговоре, приметно обособились от нравов и обычаев всех непридворных миров. Для людей, не выросших в «воздухе двора» или не получивших с ранних лет доступа в придворный круг общения, становилось труднее, чем раньше, выработать в себе черты характера, которыми придворные аристократы отличались от непридворных дворян и непридворных буржуа и по которым они узнавали друг друга.

По мере того как французский королевский двор все больше превращался в четко отличающуюся от других формацию общественной элиты, в нем как непременный атрибут этой растущей социальной обособленности развивалась в то же время и особая культура придворного общества. Протоформы этой придворной элитарной культуры — поведения, манеры говорить, любить, художественного вкуса — существовали уже в средние века не только при дворах королей, но и при дворах территориальных властителей более низкого ранга, причем зачастую именно при этих последних они бывали наиболее ярко выраженными. Если не пожалеть на это труда, можно было бы с большой степенью точности проследить, как то, что можно назвать «придворной культурой», вырастает постепенно в качестве одного из аспектов развития придворного общества как элитной формации, отчетливо выделяющейся из общего социального поля. Подобное исследование могло бы немало способствовать тому, чтобы понятие «культуры» — которое сегодня употребляется так, как будто то, что называют «культурой», есть некий феномен, свободно и независимо от людей витающий в воздухе, — было вновь поставлено в связь с развитием человеческих обществ, в рамках которого только и возможно действительно изучать и объяснять культурные феномены, или, иначе говоря, общественные традиции. В XVI и XVII веках придворная культура постепенно стала во многих странах определяющей, потому что придворное общество — в особенности во Франции — по мере нарастающей централизации государственной системы стало определяющей формацией общественной элиты в стране. Процесс выделения и обособления придворного общества более или менее завершился при Людовике XIV. В эпоху его правления значительно сократились возможности доступа ко двору для буржуа и для провинциальных дворян. Но и в эту эпоху они не закрылись совершенно.

Очень медленно и весьма постепенно шло формирование характера двора как организации, служащей для жизнеобеспечения дворянства, и в то же время как инструмента господства короля над ним. Это происходило по мере того, как вовлеченные в процесс группы во множестве открытых и тайных конфликтов вновь и вновь испытывали относительную силу своей зависимости друг от друга и границы своих возможностей. Людовик XIV, в конечном счете, пользуясь прочностью своей центральной позиции, просто использовал те шансы, которые выпали на его долю в этом социальном поле — и сделал это, конечно же, с большой силой и решительностью. Может быть, мы лучше поймем, какие шансы это были, если прочтем петицию, озаглавленную «Просьбы и статьи ради восстановления дворянства» (Requestes et articles pour le retablissement de la Noblesse), с которой дворяне 10 февраля 1627 обратились к предшественнику Людовика XIV.

В начале ее говорится, что, помимо помощи Божией и шпаги Генриха IV, именно дворянству обязана корона своим сохранением в такое время, когда большинство других слоев могло бы дать увлечь себя к мятежу, но что, несмотря на это, «оно (дворянство) пребывает в как никогда более жалком состоянии… его тяготит бедность… праздность делает его порочным… угнетение довело его почти до отчаяния»