Придворное общество - [92]

В этом смысле мы живо ощутим скованное положение дворянства, если послушаем, как один из дворян той эпохи[184] объяснял себе этот неожиданный приток благородных металлов и его значение для дворянства:

«Эта (гражданская) война вовсе не разорила Францию, напротив, она ее обогатила, тем более что война обнаружила и открыла несметные сокровища, до того без всякой пользы скрытые под землей и в церквах; теперь они оказались на виду у всех и обратились в звонкую монету в таком количестве, что во Франции засверкало золота больше, чем прежде было серебра, и появилось больше новых, красивых, полновесных и чистых тестонов, отлитых из этих скрытых сокровищ, чем прежде было серебряных дузенов…

Это еще не все: богатые торговцы, ростовщики, банкиры и прочие денежные мешки, включая и священников, прятали монеты и запирали их в сундуки, не тратили их в свое удовольствие, а если и давали взаймы, то лишь под высокие, чрезмерные, ростовщические проценты или под залог земель, имущества и домов, так чтобы скупить их за бесценок; таким образом, у дворянина, который во время заграничных походов разорился и заложил или продал свое имущество, больше ничего не было, даже дров, чтобы согреться, ибо все заграбастали эти презренные ростовщики; но славная гражданская война помогла ему поправить дела и вернуться к жизни. Я видел одного такого дворянина хорошего рода, который прежде разъезжал с двумя лошадьми и жалким лакеем, а во время и после гражданской войны разбогател настолько, что стал разъезжать с шестью-семью отличными лошадьми… Вот как честное французское дворянство сумело поправить свои дела в результате этой благословенной или, вернее, благодатной гражданской войны».

Но в действительности большая часть французского дворянства, возвратившись с этой «хорошей» гражданской войны, за счет «жира» которой она думала поправить свое положение, обнаружила себя более или менее обремененной долгами и разоренной. Жизнь была недешева[185]. Кредиторы — а это, помимо богатых купцов, ростовщиков и банкиров, были прежде всего люди из «дворян мантии» — напирали и, где только могли, завладевали дворянскими поместьями, а вместе с ними довольно часто и дворянскими титулами.

А те дворяне, которые сохранили за собою свои поместья, неожиданно обнаружили, что доходов от них уже не хватает на покрытие издержек дорожающей жизни:

«Сеньоры, передавшие землю крестьянам в обмен на денежные оброки, продолжали собирать прежние платежи, но их реальная величина уже не была прежней. То, что раньше можно было купить за 5 су, при Генрихе III стоило уже 20 су. Дворяне беднели, сами того не замечая»[186].

Как всегда бывает с верхним социальным слоем в процессе падения, обеднение это не было просто лишением денежных средств, но сокращением покупательной способности в сравнении с социальными притязаниями и общественными потребностями:

«Если бы дворяне, лишенные доходов и невероятно обремененные долгами, захотели прибегнуть к благоразумному и умелому управлению, нет никаких сомнений в том, что при их образе жизни они могли бы надеяться поправить свои дела если не полностью, то хотя бы в значительной мере, ибо, оставаясь обычно в своих доменах, они могли бы жить там, так сказать, не развязывая кошелька. В самом деле, у них у всех там есть дрова, чтобы согреться; есть поля, чтобы собирать зерно и виноград; есть фруктовые сады с прекрасными аллеями, увитыми зеленью, где можно прогуляться; есть садки для зайцев и кроликов, охотничьи угодья, голубятни, птичий двор и т. д.»[187].

Если бы, иными словами, дворяне решились жить за счет своих натуральных доходов и отказаться от денег, от всего того, что можно было приобрести за деньги, если бы они могли довольствоваться тем, чтобы стать своего рода благородными крестьянами, тогда, как считал автор процитированного отчета — венецианский посланник Дуодо, — они могли бы жить вполне благополучно.

Но именно потому, что многие дворяне этого не хотели, потому, что они боролись за поддержание своего дворянского состояния, они устремлялись ко двору, в непосредственную зависимость от короля. И таким-то образом решился исход того, что — с определенной точки зрения справедливо — называют борьбой между королем и дворянством. Звенья цепи, которой было сковано дворянство, смыкаются: дворяне нищают, потому что должны, в силу определенной сословной традиции и соответствующего общественного мнения, для поддержания своего социального положения и престижа жить на ренты и не заниматься профессиональным трудом; соответственно, по мере обесценения денег они не могут идти в ногу с требованиями, соответствующими стандарту жизни зарабатывающих свой хлеб буржуазных слоев; они — или, точнее говоря, большая часть их — оказываются перед альтернативой: избрать жизнь, похожую на жизнь крестьян, но жизнь, во всяком случае, весьма убогую, уже никак не отвечающую их претензиям на социальную значимость как дворян, — или попасть в плен двора, а тем самым на новой основе сохранить свой социальный престиж. Одной части дворян это удается, другой нет. Перестройка дворянства, конституирование его на основе придворного дистанцирования, которое невозможно не заметить уже при Франциске I, осуществились не вдруг. Эта трансформация не была завершена еще и при Генрихе IV. Дело в том, что этот приток непридворной, т. е. провинциальной и сельской, знати ко двору и попытки выдвинуться из презираемого провинциального дворянства в круг придворного общества никогда не прекращаются совершенно на протяжении всего периода ancien régime, только выдвижение это становится все более трудным делом.