Придворное общество - [52]

.

Соответственно этой структуре придворное общество особенно сильно развивало в принадлежащих к нему людях иные стороны, чем буржуазно-индустриальное общество. Перечислим здесь некоторые из них:

1. Искусство наблюдать за людьми.

Это не «психология» в научном смысле этого слова, но растущая при дворе из самой жизненной необходимости способность отдавать себе отчет об организации, мотивах и способностях других людей. Нужно видеть, как эти люди мысленно прослеживают жесты и выражения другого, как они тщательно обдумывают смысл, намерение и значение выражений находящихся рядом людей.

Один пример, стоящий многих:

«Я сразу понял, говорит однажды о ком-то Сен-Симон, — что он охладевает; я очень хорошо следил за тем, как он себя при мне ведет, для того чтобы понять, что может быть случайного в поведении человека, связанного с такими неясными делами, а что — подтверждает мои подозрения. Очевидность моих подозрений заставила меня полностью отступиться от этого человека, совершенно ничего не показывая…»[96]

Это придворное искусство наблюдать за людьми тем более приближается к действительности, что оно никогда не бывает направлено на то, чтобы просто рассмотреть человека самого по себе, как существо, получающее важные указания в первую очередь от себя самого. Скорее, в придворном обществе индивида всегда рассматривают в его общественной связи, как человека в его отношении к другим. Здесь также проявляется тотальная привязанность придворного человека к обществу. Но искусство наблюдения за людьми относится не только к другому — оно распространяется и на самого наблюдателя. Здесь развивается специфическая форма самонаблюдения. «Что предпочтительнее, то кажется ближе», — говорит Лабрюйер[97]. Самонаблюдение и наблюдение за другими людьми параллельны друг другу. Одно не имело бы смысла без другого. Здесь, стало быть, мы не имеем дела с наблюдением своей «души», с погружением в самого себя как изолированное существо для проверки и дисциплины своих самых потаенных душевных движений ради Бога — как в случае самонаблюдения, возникающего в первую очередь по религиозным мотивам. Но речь идет о наблюдении за самим собой с целью дисциплинировать себя в общественно-светском обиходе: «Человек, который знает двор, является хозяином своих жестов, своих глаз и своего лица; он все глубоко прячет и совершенно непроницаем, он скрывает свои плохие поступки, улыбается своим врагам, управляет своим настроением, маскирует свои страсти, противоречит своему сердцу; он говорит и действует вопреки своим чувствам».

Причем здесь нет ничего такого, что могло бы породить в человеке склонность вводить себя самого в заблуждение относительно мотивов своего поведения. Как уже говорилось, он вынужден искать за скрытым и сдержанным для стороннего наблюдателя поведением других их подлинные мотивы и побудительные силы. Он почувствует себя потерянным, если не сумеет снова и снова обнаруживать за внешней бесстрастностью других лиц, конкурирующих с ним за возможности сохранения и приращения престижа, их побудительные аффекты и интересы. Точно так же придворный должен знать что-то и о своих собственных страстях, чтобы уметь действительно маскировать их. Не только в поле буржуазной, капиталистической конкуренции, но уже и в поле придворной конкуренции сформировалось представление об эгоизме как побудительной силе человеческих действий, и из этого общества произошли первые откровенные описания человеческих аффектов в Новое время. Вспомните, например, «Максимы» Ларошфуко.

Искусству наблюдения людей соответствует искусство описания людей. Книга, а тем самым и процесс писания имели для придворного человека совершенно иной смысл, чем для нас. Он не преследовал цели какого-либо оправдательного или объясняющего причины самоистолкования и самоописания То, что было сказано выше о позиции придворного человека по отношению к самому себе, верно и применительно к самоописанию. Оно, так же как и поведение при дворе, являлось самоцелью, не нуждающейся в обосновании или оправдании и не допускающей такового.

Придворный человек описывал себя прежде всего в речи и действии, — в специфического рода действии. Его книги суть не что иное, как непосредственные органы общественной жизни[98], части бесед и светских игр или, как большая часть придворных мемуаров, несостоявшиеся беседы, разговоры, для которых по той или иной причине не было собеседника. Поэтому в придворных книгах для нас особенно хорошо и непосредственно сохранена та позиция, которую занимали эти люди в самой жизни.

Поскольку искусство наблюдения за людьми было для придворных людей одним из самых жизненно важных умений, понятно, что описание людей доведено до высокой степени совершенства в придворных мемуарах, письмах и афоризмах.

Тем самым, исходя из условий придворного общества, для французских писателей и французской литературы был проложен путь, который про должает целый ряд авторов вплоть до самого последнего времени[99]. Причины этого, по крайней мере отчасти, связаны, возможно, с сохранившимся парижским «хорошим обществом» как непосредственным наследником придворных нравов.