Придворное общество - [48]

Не менее четко обнаруживаются эти взаимосвязи между структурой господства и структурой дворянского и «хорошего общества» в Германии. Соответственно смещению центра тяжести власти от центрального правителя — императора — в сторону множества территориальных государей немецкое дворянство не объединилось ни в единое и задающее тон в стране придворное общество во французском смысле, ни в «Общество» в английском смысле. Наряду с офицерским корпусом ведущих полков и задающими общественный тон студенческими объединениями, по крайней мере до 1871-го, а по сути дела и до 1918 года, в областях Германии региональные и локальные «хорошие общества», отчасти группировавшиеся вокруг территориальных дворов, отчасти сформировавшиеся как внегородские сферы общения местных помещиков, играли весьма значительную роль в качестве институтов контроля за поведением, за принадлежностью индивидов к известной среде чести. Однако, хотя дворянское общество Германии в сравнении с французским и английским было несколько разнообразнее, в самих дворянских семействах Империи никогда совершенно не исчезало сознание своей отличительной принадлежности к «свету» и взаимная оценка с точки зрения статуса и престижа. Здесь не было центральной организации общественной элиты типа придворного общества Франции или «Общества» Англии, которые могли служить единым местом формирования норм поведения, местом обмена общественным мнением о «рыночной стоимости» отдельных членов в разговорах с глазу на глаз (это, впрочем, не относится к самой высшей имперской знати, которая, будучи достаточно малочисленной, не признавала к тому же региональных и территориальных границ; ее представители регулярно находили повод для личных контактов). Но отсутствие такой центральной организации в Германии было компенсировано, прежде всего, относительно строго контролируемыми росписями происхождения и принадлежности в форме книг. Кроме того, отсутствие ее компенсировалось и особым воспитанием, благодаря которому каждое поколение было полностью в курсе дела относительно происхождения, статуса в многоликой дворянской иерархии и «котировки» престижа каждого принадлежащего к обществу семейства как с точки зрения собственного ранга, так и с точки зрения регионального общественного мнения. И, наконец, отсутствие единого двора компенсировалось множеством неформальных перекрестных объединений между более прочно спаянными региональными дворянскими обществами. Впрочем, специфические формы эксклюзивности многих групп немецкой знати, которая, в отличие от парижского придворного общества и лондонского «Society», выражалась не просто в строгом соблюдении различий в ранге, но довольно часто в совершенной «интимности», в более или менее строгом исключении бюргерства из нормального общественного обихода, препятствовали всестороннему проникновению дворянских форм поведения в буржуазные общественные слои, которое можно было в течение некоторого времени наблюдать как во Франции, так и в Англии. Только в определенных, относительно ограниченных областях высшие бюргерские слои Германии переняли поведенческие ценности своей знати, как, например офицеры и студенты — специфическое понятие «чести». Традиционное презрение к коммерческому заработку или презрение к городской жизни, отголосок которого звучит в таком понятии, как «огорожанивание» (Verstadterung), даже когда его употребляют старые буржуазные городские слои, также передалось, отчасти посредством своих устойчивых форм, от знати к предпринимательской и занятой наемным профессиональным трудом буржуазии.

В конечном счете, это многообразие немецких элитарных «хороших обществ» и отсутствие относительно единообразного порядка ранга и статуса проявляются и в буржуазно-городских «хороших обществах». Таких было и есть в Германии немало. Даже с превращением Берлина в столицу Империи одно отдельное городское «хорошее общество» вовсе не получило превосходства как некий моделирующий центр, принадлежность к которому придавала бы его членам особенный престиж. Берлинское общество никогда не обладало таким же единством и таким же приоритетом перед всеми провинциальными «хорошими обществами», как, скажем, лондонское «Общество», в котором встречались элементы поместного дворянства, придворной знати и землевладельческой, равно как и городской буржуазии. В большей части крупных немецких городов развилось — и сохраняется по сей день — свое собственное буржуазное «хорошее общество». В каждом есть своя собственная иерархия ранга и статуса. Каждая семья может попытаться перебраться из одного в другое, например из «хорошего общества» Мюнстера в устроенное, впрочем, совершенно иначе «хорошее общество» Гамбурга. Но до самого недавнего времени, когда именно эта сторона начала, похоже, несколько изменяться, вновь прибывших на первых порах принимали на испытательный срок. Во всяком случае, они занимают место ниже, чем «старые добрые семейства». Ибо «древность» семей в смысле продолжительности их принадлежности и известности как респектабельного и уважаемого семейства является во всяком «хорошем обществе» заслугой, престижной ценностью, которая имеет значительный вес при определении места семьи во внутренней статусной иерархии «хорошего общества».