Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [45]
Одна из ключевых категорий в этой системе представлений – «природная склонность». Наиболее известно употребление этого выражения в анонимном проекте кадетского корпуса из бумаг Верховного тайного совета, где утверждалось, что для обучения военному делу следует отбирать «младых людей, которые б имели жени, т. е. натуральное склонение», а поскольку в корпусе предполагалось обучать также и гражданским наукам, то расписание следовало составлять «по изобретению (т. е. после выявления. – И. Ф.) склонности учеников». Идеи учитывать «природную склонность» при определении на службу отразились и в документах Кадетского корпуса после его создания: в корпусе предполагалось преподавать в том числе и гражданские науки, «понеже не каждого человека природа к одному воинскому склонна». <…> «Молодому человеку пристойные экзерциции» также предлагалось преподавать в зависимости от того, «кто к чему диспозицию, склонность и охоту имеет», иностранные языки – тем, «которые к тому охоту показывают» (Федюкин 2014, 110–111).
Эта педагогическая теория была воспета, в частности, в корпусном панегирике «Еже Россиа ныне восклицает…» (СПб., 1735, без паг.):
Апеллируя в «Эпистоле II» к природе и склонности стихотворца, Сумароков укоренял поэзию в складывавшемся этосе дворянского существования. Эта связь обнаруживается еще яснее в позднем сборнике «Сатир» (1774) Сумарокова. Сатира «О худых рифмотворцах», возобновлявшая назидания «Двух эпистол» («В поэзии ль одной уставы таковы, / Что к ним не надобно ученой головы?» – Сумароков 1957, 200), соседствовала здесь с сатирами «О честности» и «О благородстве».
Гуковский совершенно точно описал связь сумароковской сатиры с «вопросом о дворянстве». Сатира «О благородстве» должна была, по словам исследователя, «обосновать и укрепить сословные привилегии „благородных“». Представляя собой «дворянскую самокритику, острую, но направленную именно на защиту дворянства как первенствующего сословия», эта сатира доказывает, что «право дворянина, прежде всего, в культуре» (Гуковский 1936, 67–70). Действительно, Сумароков пишет о необходимости образования и «ясного ума», открывающего дворянину различные сферы деятельности в соответствии с его способностями. Среди прочих дворянских занятий упоминается и литература:
(Сумароков 1957, 189–191; курсив наш. – К. О.)
Соотнесенность требований к сочинителю с постулатами сословной морали была привычна для дидактической поэзии и стихотворных поэтик. В специальном исследовании немецких «эпистол о стихотворстве» XVIII в. Т. Нольден прослеживает их педагогический субстрат и очерчивает особый субжанр «литературного патента на дворянство» (literarischer Adelsbrief; см.: Nolden 1995, 109–130). Во французской словесности этот жанр был представлен, например, поэмой П. Ш. Руа «Вкус, к г-ну герцогу де Ноалю» («Le Goût, à M. le Duc de Noailles», 1727), послужившей одним из источников «Эпистолы II». Из немецких сочинений назовем ранние послания Х. Ф. Геллерта, опубликованные в первой половине 1740‐х гг. в авторитетном журнале «Увеселения ума и остроумия» («Belustigungen des Verstandes und des Witzes»)[7]. Будучи гувернером (Hofmeister) молодого графа Хольцендорфа, Геллерт в эпистоле к своему воспитаннику («Sendschreiben an den jungen Herrn von H—», 1743) воспроизводил речевую ситуацию «Послания к Пизонам», обращенного (как мы помним) к юношам из знатного римского рода, и выдвигал «общественное положение адресата на первый план своей „Науки поэзии“ en miniature» (Nolden 1995, 47–57, 114):
Научная дискуссия о русском реализме, скомпрометированная советским литературоведением, прервалась в постсоветскую эпоху. В результате модернизация научного языка и адаптация новых академических трендов не затронули историю русской литературы XIX века. Авторы сборника, составленного по следам трех международных конференций, пытаются ответить на вопросы: как можно изучать реализм сегодня? Чем русские жанровые модели отличались от западноевропейских? Как наука и политэкономия влияли на прозу русских классиков? Почему, при всей радикальности взглядов на «женский вопрос», роль женщин-писательниц в развитии русского реализма оставалась весьма ограниченной? Возобновляя дискуссию о русском реализме как важнейшей «моделирующей системе» определенного этапа модерности, авторы рассматривают его сквозь призму социального воображаемого, экономики, эпистемологии XIX века и теории мимесиса, тем самым предлагая читателю широкий диапазон современных научных подходов к проблеме.
Автор монографии — член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РСФСР. В книге рассказывается о главных событиях и фактах японской истории второй половины XVI века, имевших значение переломных для этой страны. Автор прослеживает основные этапы жизни и деятельности правителя и выдающегося полководца средневековой Японии Тоётоми Хидэёси, анализирует сложный и противоречивый характер этой незаурядной личности, его взаимоотношения с окружающими, причины его побед и поражений. Книга повествует о феодальных войнах и народных движениях, рисует политические портреты крупнейших исторических личностей той эпохи, описывает нравы и обычаи японцев того времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В настоящей книге чешский историк Йосеф Мацек обращается к одной из наиболее героических страниц истории чешского народа — к периоду гуситского революционного движения., В течение пятнадцати лет чешский народ — крестьяне, городская беднота, массы ремесленников, к которым примкнула часть рыцарства, громил армии крестоносцев, собравшихся с различных концов Европы, чтобы подавить вспыхнувшее в Чехии революционное движение. Мужественная борьба чешского народа в XV веке всколыхнула всю Европу, вызвала отклики в различных концах ее, потребовала предельного напряжения сил европейской реакции, которой так и не удалось покорить чехов силой оружия. Этим периодом своей истории чешский народ гордится по праву.
Имя автора «Рассказы о старых книгах» давно знакомо книговедам и книголюбам страны. У многих библиофилов хранятся в альбомах и папках многочисленные вырезки статей из журналов и газет, в которых А. И. Анушкин рассказывал о редких изданиях, о неожиданных находках в течение своего многолетнего путешествия по просторам страны Библиофилии. А у немногих счастливцев стоит на книжной полке рядом с работами Шилова, Мартынова, Беркова, Смирнова-Сокольского, Уткова, Осетрова, Ласунского и небольшая книжечка Анушкина, выпущенная впервые шесть лет тому назад симферопольским издательством «Таврия».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.