Придурок - [36]

Но тут обнаружилось ещё одно обстоятельство, которое требовало ещё более тонкой и обоснованной аргументации к отказу, но в голову ничего «такого умного и тонкого» не шло — просто никакого ума не хватало, чтобы придумать такое… «тонкое», придумать что-то толковое. И посоветоваться нельзя. А время шло, и я чувствовал уже тревогу. И уже ругал себя, но в голову ничего не приходило. А это новое обстоятельство было такое, что уж ум за разум заходил. Честное слово.

И, вообще, эта идея — делать меня героем его литературных эксцессов — представлялась мне не совсем… Не нравилась мне эта его идея, потому что… потому что… Странно, но мы все, все его друзья-приятели ни на грамм не сомневались в огромности его таланта: что-то в нём было такое, что исключало всякие сомнения, но я не знаю, что же это?.. Как определить, в чём выражался этот его талант писательский, если он только собирался, только готовился и только собрался начать. Непонятно. Но мне представлялось, что придёт такое время, когда его назовут гением русской словесности, и какой-то будущий исследователь-диссертант будет копошиться в его рукописях и будет рассуждать о прототипах, будет говорить о том, что он ошибался в своих суждениях, а этими суждениями буду я… Каково?! — нет, мне это совсем и определённо не могло понравиться. Нет.

Он искал тему, и я удивляюсь, как это устроена наша жизнь, то многое, что рядом, мы не воспринимаем и не понимаем, как настоящее, которое стоит нашего внимания и рассуждений стоит. Может, оттого, что это — рядом… Я говорю о его семье, о семье его родителей. Конечно, она сейчас далеко, но ему и в голову никогда не могло прийти, что поводом для литературы может стать собственная его семья, его родители. Они были настолько привычны, что он о них не задумывался, хотя, казалось бы, их-то он мог знать более чем кого.

Но он их не знал. Как и мы не знаем — своих. Это знакомые незнакомцы: их жизнь проходит за полем нашего зрения, потому что они — привычны. Мы даже о характере мамы ничего не можем сказать, а об отце и подавно. Они «хорошие» или они «нудные», что ещё? Какой цвет глаз у вашей мамы? В каком платье она ходит? — я не помню.

Глаза голубые, а платье… платье… — увы, я не помню. Помню, что однажды она шила платье у портнихи. Оно было из плотной ткани, ярко-зелёной ткани. Такой ярко-зелёной, что, казалось, оно светилось этой зеленью. И пуговицы были обтянуты этой тканью, и ещё были шитые какие-то строчки. Прострочки были на груди и на животе.

Это платье ей нравилось, она надевала его в торжественных случаях, а шила его портниха из Семёновки, где служил летчиком её муж. И мы ездили туда на машине. Это было далеко за городом, но это только казалось тогда, что Семёновка далеко за городом, потому что ехали мы по грунтовой дороге, которая всё петляла и петляла среди травных, с ромашками и васильками, лугов. А теперь Семёновка — почти город, потому что нет долгой грунтовой дороги. Есть скучный и быстрый асфальт.

Ещё я помню платье из крепдешина, в коричневых цветках… И… и всё. А об отце мне сказать почти нечего. Добрый, усталый. Что ещё?

Как-то он решил, что пора заняться моим воспитанием, но, кажется, было уже поздно. Мы с ним почти не общались, ему было некогда, но когда я вспоминаю его, у меня тепло в груди. Мне кажется, что он всегда уже будет рядом, всегда будет со мной. И чувство это объяснить невозможно.

Что знал о своих родителях Проворов?

Знал не намного больше, но больше — это то, что было информацией официальной, то, что личной его жизнью, назвать я бы не решился.

Официально это то, что отец был директором самого крупного в городе завода. Во времена, когда страна попала в руки Хрущёва и он начал её перекраивать по-своему, дав какие-то свободы и породив «брожение» умов, как оказалось впоследствии — нежелательное, в те времена среди многих экспериментов был и этот: создание совнархозов. Совнархозы были дополнительной и параллельной правительствам республик и областей бюрократической структурой. Может, задумывалось организовать страну так, чтобы появилась конкуренция в чиновничьих организациях, но не нам о том судить, о том судить вправе только лишь органы просвещённые, компетентные я бы сказал. Но в совнархозы эти пришли новые люди, люди из производства, и экономика страны опять двинулась вперёд. Как? — это опять же не нам судить. Для этого всегда найдутся «компетентные люди», которые и про экономику знают достаточно, да и про экономику социализма — не понаслышке. Но в подъезде у нас не стали уже сбрасываться на командировку кому-либо из жильцов, чтобы он привёз из Москвы колбасы или хотя бы сливочного масла, потому что Москва была словно столицей другого государства или просто городом в другом государстве, в котором всегда всё есть… А может, это государство было построено специально так, чтобы вся страна трудилась, производила всякую продукцию, чтобы преподнести это всё в подарок «дорогой нашей пролетарской столице» — Москве. И поэтому в Москве всё было. Зачем это? Найдется ли когда-нибудь этому объяснение? Ну хотя бы дайте определение понятию «простой человек»… А какой «непростой», и чем он «сложный»?..