Придурки или Урок драматического искусства - [4]
ШКОЛЬНИКОВ. Я? Да ничего. Для меня это - отдых. После
службы у нас кто в карты, кто (щелкает по горлу), а я вот с
вами... (Разливает чай в кружки.)
Тотчас же, по неистребимой лагерной привычке, перед ним
выстраивается очередь.
ЗЮКИНА. Ну разве так это делается? Зона! А на раздаче
опер! К столу, коллеги, прошу к столу! (Рассаживает всех за
столом, берет у Школьникова кружки, ставит перед участниками
спектакля. Школьникову.) Вот как нужно в хорошем доме! А на
мне будет крахмальный фартучек и кокошничек. Угощайтесь,
гости дорогие: вот сахар... (С удивлением смотрит на пустой
кулек.)
ШКОЛЬНИКОВ. Я же вроде брал... полкило.
СПИВАК. Это я, простите великодушно. Понервничал. А
когда я нервничаю... Дурная привычка, незаметно и сгрыз.
ЗЮКИНА. Полкило.
ШКОЛЬНИКОВ. Ничего, попьем с сушками...
Участники спектакля берут сушки, стараясь сохранять де
ликатность.
СПИВАК. Мне хотелось бы кое-что прояснить до конца. Мы
берем "Без вины виноватые". Почему? Как, по-вашему,
Николай Евдокимович?
ЖУК. А больше нечего. Усе усе поставили. Все все. В
каждом лаготделении театр, да городской для вольняшек. По
пятьдесят премьер в год. За что ни хватись, ан уже постави
ли. (Показывает на афиши.)
СПИВАК. Да, когда-нибудь искусствоведы назовут наше
время расцветом театрального искусства. А вы что скажете,
Иван Тихонович, про пьесу?
БОНДАРЬ. Хорошо разойдется. То, что нам надо.
СПИВАК. Профессиональный подход. Петр Федорович?
ШКОЛЬНИКОВ. Я же сам предложил эту пьесу. В Москве пе
ред войной шел спектакль. Я ходил на него восемь раз. Забь
юсь на галерку и плачу, честное слово, платок мокрый. Кручи
нину там играла поразительная актриса, в Москве ее до этого
почти никто и не знал. Лариса Юрьевна...
ЗЮКИНА. Тоже Лариса Юрьевна?
ШКОЛЬНИКОВ. Тоже? (Мельком взглянул на Фролову.) А, да.
Лариса Юрьевна Рейн. Ей не было и тридцати, но Кручинина у
нее была... вот уж веришь, что купец Мухобоев мог запить от
восторга с первого акта!.. Ее мало где видели. После спек
такля ее ждал черный "зис", она садилась и уезжала. У моего
отчима был такой же "зис"...
ЗЮКИНА. У отчима?
ШКОЛЬНИКОВ. Да, мать развелась с отцом очень давно. Вот
тогда, после одного из спектаклей, я и понял, что стану ак
тером.
ЗЮКИНА. Почему же не стали?
ШКОЛЬНИКОВ. Так вышло.
СПИВАК. Спасибо за откровенность, но ответа я не полу
чил. Попробую объяснить, почему мы берем Островского. Как
это понимаю я. Роли у всех есть? Читаем. По очереди. С любо
го места, неважно - начало, конец. Не играем, просто читаем.
Задание понятно? (Фроловой.) Вы пока отдыхайте. Начали. Се
рафима Андреевна.
ЗЮКИНА. "Ну, уж и бесподобное!.. Нет, вот я вчера к
портнихе за выкройкой для воротничка ходила, так видела
платье... вот то, так уж действительно бесподобное. Таисе
Ильиничне подвенечное шьют..."
СПИВАК. Николай Евдокимович.
ЖУК. "Что ж делать... Виновато во всем мое воспита
ние; я человек забитый, загнанный. Извини меня, - ну, я
просто боялся..."
СПИВАК (читает многотиражку). "В трудовом соревновании
в честь 27-й годовщины Красной Армии значительных
успехов добился котлопункт 10-го лаготделения..." Шмага.
БОНДАРЬ. "Я подозреваю, что у вас есть намерение угос
тить нас, первых сюжетов, завтраком; по этому случаю вы да
дите денег; а я уж, так и быть, услужу вам: схожу, куплю пи
рогов, колбаски, икорки и прочего..."
СПИВАК (читает). "Сурово наказывать промотчиков вещдо
вольствия". Незнамов.
ШКОЛЬНИКОВ. "Актриса! актриса! Так и играй на сцене.
Там за хорошее притворство деньги платят. А играть в жизни
над простыми, доверчивыми сердцами, которым игра не
нужна, которые правды просят... за это казнить надо... нам
обмана не нужно, нам подавай правду, чистую правду!.."
СПИВАК. Дудукин.
ЖУК. "Да ведь надо же вам чем-нибудь питаться; гостини
цы у нас в плохом состоянии. А что такое эти безделки: чай,
да икра, да и все наши букеты и лавры. Об них и говорить-то
не стоит..."
БОНДАРЬ. Как говорят! Господи, как они говорят!
Пауза.
СПИВАК. Остались вопросы?
ШКОЛЬНИКОВ. Я знаю вас второй год, а все не привыкну.
Почему бы вам просто не сказать то, что вы сказали всем
этим?
СПИВАК. А что я сказал - всем этим?
ШКОЛЬНИКОВ. Что мы берем пьесу, потому что она написана
хорошим русским языком.
СПИВАК. Эти заметки тоже написаны не по-немецки. Вещдо
вольствие, промотчик, разблюдовка, литраж.
ЗЮКИНА. Пайка, зона, параша, кум.
СПИВАК. Вражеское нашествие всегда приносит в язык на
рода новые слова. Соцсоревнование, доходяга, фитиль, приду
рок.
БОНДАРЬ. Млеко-яйко, ахтунг, аусвайс, хенде хох.
СПИВАК. Ликбез, продразверстка, лишенец, нэп.
ЖУК (поспешно). Ксива, сявка, филон, баланда, клифт.
СПИВАК. Социально близкий, социально чуждый, враг наро
да, колхоз.
ФРОЛОВА. Хватит!
СПИВАК. И у нас есть только один союзник в борьбе про
тив этого нашествия. Только один. "А коли спрашивать станут,
скажи: здесь, мол, где-то!.." Если вопросов больше нет, пой
демте на сцену.
ЗЮКИНА. Переодеваться не будем?
СПИВАК. Завтра. Костюмы нужно еще подогнать.
ЖУК. Тогда под замок надо усе. Стырят. И на портянки
пустят, тут же бархат!
БОНДАРЬ. Точно - сопрут. (Школьникову.) В столярке чу
ланчик есть. С замком. Если бы ключ...
Они всегда в центре событий — и всегда «за кадром». Их ненавидят и им завидуют, потому что они — журналисты. Потому что они — избранные…В путешествие по закулисью российской журналистики приглашает читателя роман Виктора Левашова.
Былички — это такие были, только маленькие. Я был уверен, что где-то слышал это слово, но у Даля его почему-то не обнаружилось. Получается, я изобрел его сам. Ну и пусть будет.
ОТ АВТОРА. В основу сюжета этой пьесы положены события, которые в свое время стали шоком для заполярного Норильска. Пьеса была написана в 1988 году и тогда же поставлена на сцене Норильского драматического театра им. Маяковского. У меня было искушение перенести ее действие в наши дни, так как то, что случилось без малого двадцать лет назад, сегодня стало едва ли не повседневностью. Но я не стал этого делать. Пусть будет все, как было. Ибо то, что происходит сегодня, не сегодня началось. Нет, не сегодня.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Все они уже умерли. Мы тоже умрем. Все. И от нашей жизни останутся никому не нужные книги. Но если мы их не напишем, не останется вообще ничего.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Андрей Вадимович Шаргородский – известный российский писатель, неоднократный лауреат и дипломант различных литературных конкурсов, член Российского и Интернационального Союзов писателей. Сборник малой прозы «Женские слезы: 250 оттенков мокрого» – размышления автора о добре и зле, справедливости и человеческом счастье, любви и преданности, терпении и милосердии. В сборник вошли произведения: «Женские слезы» – ироничное повествование о причинах женских слез, о мужском взгляде на психологическую основу женских проблем; «Женщина в запое любит саксофон» – история любви уже немолодых людей, повествование о чувстве, родившемся в результате соперничества и совместной общественной деятельности, щедро вознаградившем героев открывшимися перспективами; «Проклятие Овидия» – мистическая история об исполнении в веках пророческого проклятия Овидия, жестоко изменившего судьбы близких людей и наконец закончившегося навсегда; «Семеро по лавкам» – рассказ о судьбе воспитанников детского дома, сумевших найти и построить семейное счастье; «Фартовин» – детектив, в котором непредсказуемый сюжет, придуманный обычной домохозяйкой, мистическим образом оказывается связанным с нашей действительностью.Сборник рассчитан на широкий круг читателей.
Как прожить без вранья? И возможно ли это? Ведь жизнь – иллюзия. И нам легко от этой мысли, и не надо называть вещи своими именами…2000 год. Москвич Шура Ботаник отправляется в Израиль на постоянное место жительства. У него нет никаких сионистских устремлений, просто он развелся с женой и полагает, что отъезд решит его проблемы, скорее метафизического свойства. Было в его жизни большое вранье, которое потянуло цепочку вранья маленького, а дальше он перестает понимать, где правда и где ложь и какая из них во спасение, а какая на погибель.
Лора Белоиван – художник, журналист и писатель, финалист литературной премии НОС и Довлатовской премии.Южнорусское Овчарово – место странное и расположено черт знает где. Если поехать на север от Владивостока, и не обращать внимание на дорожные знаки и разметку, попадешь в деревню, где деревья ревнуют, мертвые работают, избы топят тьмой, и филина не на кого оставить. Так все и будет, в самом деле? Конечно. Это только кажется, что не каждый может проснутся среди чудес. На самом деле каждый именно это и делает, день за днем.
Петр Алешковский (р. 1957) – прозаик, историк. Лауреат премии «Русский Букер» за роман «Крепость».Юноша из заштатного городка Даниил Хорев («Жизнеописание Хорька») – сирота, беспризорник, наделенный особым чутьем, которое не дает ему пропасть ни в таежных странствиях, ни в городских лабиринтах. Медсестра Вера («Рыба»), сбежавшая в девяностые годы из ставшей опасной для русских Средней Азии, обладает способностью помогать больным внутренней молитвой. Две истории – «святого разбойника» и простодушной бессребреницы – рассказываются автором почти как жития праведников, хотя сами герои об этом и не помышляют.«Седьмой чемоданчик» – повесть-воспоминание, написанная на пределе искренности, но «в истории всегда остаются двери, наглухо закрытые даже для самого пишущего»…
Роман известного шведского писателя написан от лица смертельно больного человека, который знает, что его дни сочтены. Книга исполнена проникновенности и тонкой наблюдательности в изображении борьбы и страдания, отчаяния и конечно же надежды.